Зеленое безумие Земли

У прозрачной стены, выходящей на море, лежал на тахте Аштау, облаченный в мохнатый халат из термогенного материала. Рядом в кресле сидел профессор медицины Шанкар, его давнишний друг.

При появлении Бурри Шанкар повернул свое худощавое с резкими чертами лицо и строго посмотрел на него.

— Рад тебя видеть, Бурри. Только предупреждаю: наш друг нуждается в абсолютном покое. И если я даю вам время на беседу, то лишь потому, что это действительно важно.

Шанкар поднялся. Его скупые, сдержанные движения и высокая, четко очерченная фигура были воплощением властной, уверенной в себе силы. Недаром при обучении будущих врачей уделялось особое внимание умению держать себя. Подойдя к двери, Шанкар обернулся.

— Я пока побуду внизу.

— Все хорошо в меру, даже забота, — изрек Аштау, как только закрылась дверь.

— Поставь сюда кресло, чтобы я мог видеть тебя. Вот так. Забыл старика? Забыл он нас, Эрик?

Сенбернар, лежавший в углу на коврике, поднял голову и радостно взвизгнул.

Бурри сияющими глазами глядел на похудевшее лицо своего учителя и улыбался, хотя на душе у него было тревожно.

— Ну, рассказывай, рассказывай, — торопил его Аштау. — Что у тебя получилось с Пикерсом?

Бурри пожал плечами, не зная, с чего начать. Аштау, конечно, было известно все, связанное с Пикерсом, — он нашел способ воздействия на механизм наследственности таким образом, чтобы дети рождались с уже заложенными в них способностями и наклонностями.

— Наши возражения были основаны на том, что такое воздействие может вдруг дать неожиданный результат через несколько поколений. Теоретически это вполне допустимо. А во-вторых, искусственно развивая какую-то одну черту, скажем, математическую одаренность, мы рискуем подавить остальные качества. Для общества в целом это, может быть, и благо, в чем я, однако, сомневаюсь, но жизнь такой личности может оказаться не совсем гармоничной. Я имею в виду духовную жизнь.

— Да, да, — Аштау сочувственно покивал головой. Глаза его смеялись. — И вас всех — сколько вас было человек? — отстранили от работы в интересах дела. Страхи ваши, подобно надеждам Пикерса, как выяснилось потом, были преувеличены. Слышал, слышал, как же! Но меня интересует другое: ты взял за оружие факты, которые лежали, так сказать, на поверхности, на самом виду. Почему? Это не в твоем характере.

— Да, действительно, — нерешительно сказал Бурри. — Но у меня были сомнения еще чисто этического порядка.

— Вот, вот, — оживился Аштау. — Это-то и интересно как раз. И ты их, конечно, не высказал?

— Видите ли, тут трудно подобрать разумные аргументы. Протест в этом плане носил у меня, если можно так сказать, инстинктивный характер... Все это напоминало мне посягательство на свободу личности — задолго до твоего рождения уже кто-то определяет, кем тебе быть — композитором, поэтом или математиком.

— Ну и к чему ты пришел?

— Но ведь проблемы этой и не существовало, это теперь уже доказано. Поэтому и сомнения мои отпали.

— А если бы она существовала? — Аштау с усилием приподнялся на локте и выжидательно посмотрел Бурри прямо в глаза. Бурри молчал.

— Ну? — Аштау почему-то волновался.

— Против был бы, — неохотно сказал Бурри.

Аштау неопределенно хмыкнул и облегченно откинулся на подушки.

— Все такой же! Ты упрям даже с собой, вещь в себе. Ты же ясно видишь, куда ты ступишь, так нет же: все что-то медлишь, насильно сдерживаешь себя, обдумываешь одно и то же по нескольку раз. И все это наперекор себе, заметь. В наш век стремительной мысли ты явление архаическое. Я бы назвал тебя тугодумом, не знай я тебя так хорошо. Но твоя, я бы сказал, инертность, — Бурри при этих словах почувствовал, как у него загорелись уши, — предохраняет тебя от скоропалительных решений. Не хмурься, это хорошо! Такие люди тоже нужны, даже необходимы. Существует такая опасность, когда много людей подпадает под обаяние идеи. В таких случаях... впрочем, все это не относится к делу.

Неожиданный приступ кашля потряс тело ученого. Лицо его побагровело, на шее резко проступили жилы. Бурри вскочил и бросился к двери. Аштау, прижимая одну руку к груди, махнул другой, приказывая Бурри вернуться.

— Я должен тебе сказать, зачем я тебя вызвал, — сказал он наконец, морщась и потирая грудь. — Ты слышал о Дамонте? Это один из руководителей Афро-Европейской группы нейрофизиологии.

Бурри кивнул.

Аштау задумчиво посмотрел на море, собираясь с мыслями.

Очевидно, погода портилась, потому что стал явственнее доноситься ритмичный шум разбивающихся о берег волн.