Зеленое солнце (СИ)

Шамрай на секунду завис. В груди что-то трепыхнулось, но он не мог идентифицировать, что именно. Он всегда, с шестнадцати лет, знал другое, главное. Это и озвучил:

— Ну я же с ним. У нас участок новый, очень жирный… он никому, кроме меня, не доверяет.

— Тебе это нахрена? — рявкнул Ковальчук.

— Ты сам знаешь, что я на полпути не могу бросить. Не Стаха. Да и деньги мне сейчас во как нужны, — рубанул у шеи воздух Назар. — Позарез!

??????????????????????????- Деньги не пахнут, да?

— Лукаш, мать твою! Я никого не граблю! А пашу как вол. Днями и ночами. Да ты… ты ведь внутри системы! Кто больше дал, тот и хозяин. И тебе тоже!

— Ты себя грабишь, Назар, себя, — в который раз принялся объяснять очевидное Ковальчук. — Но упрямо, как тупой осел, не хочешь понимать, что ты для Шамрая такой же расходный материал, как и все остальные. Только твой поводок даже короче, чем у всех остальных. Вали от него, Кречет, вали, пока не поздно. Тем более, тебе есть для чего… для кого.

Назар коротко вдохнул и глянул на Ковальчука. Понимал, что и злиться уже не может — губы сами собой растянулись в улыбку.

— Свалю, — кивнул он. — Уже скоро. У меня уговор со Стахом, как закончим новый участок осваивать, то я ухожу. Это максимум до зимы, но я думаю раньше. Не могу тут уже, задрало. Меня Миланка в Кловске ждет.

— Ты совсем долбоёб? — снова взвился друг. — Какая, нахер, Миланка? Сначала Аньке пузо надул, теперь сбегаешь? Блядь, а я не верил. Думал, у Аньки гормоны на мозги давят.

— То есть аборт она не сделала? — выхватил самую нужную информацию из всего потока мыслей Назар, пока еще не осознав, что означает резкая отповедь Ковальчука.

— Ты и это додумался ей брякнуть? — охренело выдохнул Ковальчук. — Ты совсем берега попутал?

— Это она попутала! — Назар вскочил со стула и отошел к плите. Зачем-то поджег спичками конфорку и встал спиной к Лукашу, опершись ладонями об углы. По вздымающимся венам на его руках видно было, насколько напряжен. И насколько пытается сдерживаться. Но все-таки короткий возглас заполнил кухню единственным звуком: — Сук…

И Шамрай так же резко повернулся к другу.

— Я тогда с Миланой еще не встречался. Мы повздорили, я нажрался. Аня потащила меня к себе, как мешок с картошкой, и я понятия не имею, как…. черт… как умудрился. Утром встаю, а она оладьи жарит. Оладьи, твою мать! Я не собирался с ней спать и, тем более, я не собирался становиться папашей ее ребенка. Если ты считаешь, что из-за этого я обязан, то… я не обязан. Она сама так решила, пусть и пластается.

— Типа она одна во всем виновата? — хмыкнул Ковальчук. — Я знаю ее с детства. Думаешь, поверю, что она способна на подставу?

— А я? Я тебе сколько говорил, что не хочу ее?

— А ты возомнил о себе много! На дядьку насмотрелся — теперь тебе девок столичных подавай и бабла побольше, чтобы на все хотелки хватало.

— А вот это, Лукаш, не твое дело, кого мне подавай, и совета твоего я не спрашивал, — угрожающе тихо ответил Шамрай. — Мы с Миланой поженимся. Я ей предложение сделал, и она согласилась.

Ковальчук некоторое время изучающее смотрел на друга, а потом снова криво усмехнулся и спросил:

— И как ей идея — брать Аниного ребенка на выходные?

— Не будет никакого ребенка! — сорвался Назар. — Нет у меня никакого ребенка, ясно?! Нужны бабки — дам, я ей сказал! Но все остальное — без меня!

— Не знаю, как с другими, но с Аней не все решается бабками, Кречет, — сказал Лукаш, поднявшись. — Ты ошибаешься, и очень крепко.

— Мне насрать на нее. Мне. На нее. Насрать.

— Зря ты так. Анька — преданная. Для нее никого, кроме тебя, не существует. Много ты еще таких знаешь?

Она не преданная. У нее с головой не в порядке. И Назар с трудом сдержался, чтобы не сказать это вслух. Вместо этого он выдавил:

— Лучше бы ее преданность изливалась на кого-то другого.

И больше уже ничего не говорил. Ковальчук выругался и свалил, оставив его одного. Но одиночество это было весьма и весьма условным. Вновь навалились осточертевшие мысли, и вспоминался Иван Анатольевич Бродецкий. Кажется, Бродецкий. Назар был в фамилии не уверен, мог неправильно расслышать или неправильно запомнить. Ну, тогда. Между их поступками была колоссальная разница, просто огромная — так считал Назар в те времена, а вместе с тем по всему выходило, что результат-то один. Брошенная девушка с «надутым пузом». Но разве он бросал? Разве бросал? Они ведь и не были никогда вместе. Или для того, чтобы обвинить, и того, что случилось даже не по его желанию, уже достаточно? Оно же все равно случилось.

***

Назар Шамрай злился. Злился, убирая на кухне. Злился, снова набирая Милану, которая в очередной раз не взяла трубку. Злился после, ворочаясь с боку на бок в своей комнате. Показ. У нее там — показ. И это охренеть, какое большое событие, потому что она визжала от восторга, когда прошла несколько кастингов, так звонко, как будто бы сбылось самое большое, самое потаенное, самое сокровенное желание в ее жизни. Может, так оно было. Но теперь получалось, что ее мечты и желания лишают его собственного глотка воздуха. И не сделаешь ничего, пока он тут, а она — там.