Зеленое солнце (СИ)

Назар искоса поглядывал на Милану, будто бы погруженную в себя, и в глубине души был ей крайне признателен за то, что теперь она ничего не говорила. С нее бы сталось. Тем более сейчас, когда он до трясущихся поджилок боялся, что она снова решит его высмеять. Но она не делала этого, хотя, конечно, повод был значительный, еще какой. Таким идиотом Шамрай себя в жизни не чувствовал. Но, черт подери… а если бы с ней что-то случилось? Да он бы в жизни себе не простил! И прав оказался, она все-таки нашла приключения на свою офигенную задницу!

Хватило его обид меньше, чем на неделю. Стыдно было и теперь, но обида уже прошла — что с нее, со столичной мажорки, взять? Каждый день Назар с упорством трудоголика ездил на копанки и проводил там столько времени, сколько мог чисто физически, лишь бы отвлечься от застрявших в его голове слов про дикаря, поехавшего кукухой. Потому что иначе следовало бы признать, что Милана права. Снова и снова вспоминалось, что она учится на юриста, что отец у нее депутат, а она сама обругала его за дешевые пионы в шелестящем упаковочном полиэтилене. Ну и куда он со своим сельским рылом сунулся?

А сегодня, вернувшись из леса еще задолго до завтрака, очень рано, случайно заметил ее фотографирующей бабушкины розы в саду и улыбающейся чему-то. Наблюдал издалека, из-за деревьев, чтобы не заметила, не смея приближаться, слушал, как ухает сердце в районе горла, и думал о том, что нифига у него не выходит. Его взгляд сам каждый раз ее находит… он чует ее на уровне инстинктов. Сознает, что пока она здесь — ему никакого покоя не будет. А если уедет — то он… он, наверное, будет еще долго выть на луну.

И смирившись с непреодолимой тягой, вечером снова рванул за ней в этот чертов клуб, потому как что она еще могла делать вечером, если не плясать, блин! А при ее внешности, бойкости и воспитании — реально вляпаться недолго. Не все здесь понимают, что она просто столичная и ведет себя как столичная, а значит, никому ничего не светит. Как и она не до конца понимала, что местная публика ее раскованность толкует по-своему.

Ну и пожалуйста. Доплясалась.

Они погрузились в его старенький, но добротный «фиат» под шум клуба, в котором веселье уже начинало сходить на убыль, а в салоне — как в аквариуме — звуки стали приглушенными. И домой ехали снова в молчании. Только голову ему до одури кружил запах ее духов. И ладони потели — но это от того, что ночь душная.

До усадьбы доехали быстро по пустой трассе, которая и днем-то была не слишком загружена. Въехали во двор, и Назар остановился. Повернулся к ней и проговорил:

— Приехали.

Милана кивнула, не глядя на него, шустро выскочила из машины и зацокала своими шпильками по каменным плитам дорожки, ведущей к крыльцу дома. Услышала, как почти сразу щелкнула дверца машины, и к ее шагам присоединились шаги Назара. Она улыбнулась. Отчего-то совсем не сомневалась, что он пойдет за ней, хотя тут уж точно ей больше ничего не грозит. Поднявшись на первую ступеньку, она неожиданно обернулась и оказалась лицом к лицу с Кречетом. Глаза в глаза.

— Что у тебя набито на плече? — спросила Милана.

— Солнце… — шевельнул он губами в ответ, — ну, Полинезия.

— М-м-м… прикольно…

Какое-то время, показавшееся обоим бесконечно долгим, она рассматривала Назара, а потом подалась к нему и легонько коснулась губами его щеки.

— Спасибо, — шепнула она и умчалась в дом.

Он еще некоторое время смотрел на закрывшуюся дверь, а потом понял, что ладонью держится того места, которое она поцеловала. И расплылся в дурацкой улыбке. Если Милана заметила тату, значит, разглядывала его на пляже, куда он и поперся-то только из-за нее. Точно разглядывала. Иначе с чего бы спросила.

Это открытие будто бы осветило двор, на котором даже сейчас, глухой ночью, горели фонари и было достаточно светло. А теперь, так и вовсе… Говорят, перед рассветом ночь темнее всего, но ведь это же неправда.

Назар сдвинулся с места. Нужно было загнать машину в гараж, вернуться к себе, переодеться. Ему вставать на работу уже через полтора часа, даже смысла ложиться нет. Да и как тут спать? Ну вот как? Когда он все еще чувствовал ее губы на своем лице, мимолетно, но так… живо. А еще до сих пор ощущал тепло ее груди, прижатой к его груди между гаражами. И ее дыхание. И аромат духов в салоне. И от всего этого ему сносило голову, и шаги казались легкими-легкими.

Он добрел до их с мамой домика, вошел, оказался в своей комнате. Было очень тихо, мать, конечно, десятый сон видела, а он завалился на кровать, закинув руки за голову, прямо в одежде — чтобы поменьше шуметь и не разбудить. И смотрел в потолок, продолжая улыбаться, как идиот. В половине четвертого поднялся, сунулся на кухню, соорудил себе бутерброд. Сжевал.

Переоделся в рабочее.