Зеленое золото

Вся остальная обстановка конторы была тут с бору да сосенки и очень недавнего происхождения. До 1947 года у местного лесничества и лесопункта было общее имущество, так как оба они подчинялись одному общему министерству лесной промышленности. Потом из него выделилось министерство лесного хозяйства, и тогда пришлось производить имущественный раздел между лесопунктом и лесничеством. Поскольку первый был представлен властным и энергичным Осмусом, а второй — таким рохлей в делах, как Питкасте, то естественно, что лесничеству досталась самая поломанная мебель и почти слепая от старости лошадь.

Но это бы еще с полбеды. Старая система управления оставила гораздо более неприятное наследство: многие лесники все еще по старой памяти чувствовали себя подчиненными министерству лесной промышленности. Или, говоря конкретнее, лесопункту, который его представлял.

Порой Реммельгаса даже охватывало от этого сознание бессилия. Оно усугублялось еще тем, что дела лесничества были в крайне запущенном состоянии. Это был результат той радикальной рационализации, какую Питкасте осуществил в своем делопроизводстве: он просто-напросто почти перестал заниматься всеми этими отчетами, обзорами, таблицами и картами. Чуть ли не за все приходилось приниматься с самого начала, будто лесничество было только вчера создано. На карте лесничества, висевшей над столом, имелось еще немало белых пятен. Устным сведениям Питкасте не следовало доверять — Реммельгас уже на опыте столкнулся с тем, что тот не очень-то держится верности фактам, и поэтому ему хотелось проверить все самому на месте. Питкасте даже не вел регулярного учета лесных культур, так что Реммельгас располагал лишь самой общей картиной состояния леса. У него было такое неполное представление о возрасте, спелости и качестве древостоя на том или ином участке, что составлять перспективный план лесопользования ему приходилось с крайней осторожностью.

Когда Реммельгас пожаловался на все это пришедшему внезапно Питкасте, тот принял упрек за похвалу и с великодушной готовностью принялся излагать свои деловые принципы.

— Я не канцелярская крыса! Письма поступали каждый день килограммами, хорошо, если удавалось хоть как-то их рассортировать… На две кучи — одна поменьше, другая — побольше. На письма из маленькой кучи я отвечал — от начальства не отвертишься, а большую кучу запихивал в самый нижний ящик этого самого стола. Хороший я вам оставил стол, вместительный. Правда?

Выслушав это откровение, Реммельгас сообщил Питкасте, что задумал организовать кружок мичуринцев. Питкасте бегло взглянул на показанный ему список членов кружка, неторопливо закурил, пригладил ладонью свои редкие волосы и уныло сказал:

— Значит, еще одна обуза мне на шею?

— Учение не обуза.

— Учение, конечно, дело хорошее… — И объездчик пустил к потолку колечко дыма. — Но вы не забыли анекдота про цыгана и его лошадь?

Реммельгас кивнул.

Питкасте хрипло рассмеялся, развеселившись при воспоминании о бестолковом цыгане, но потом вдруг помрачнел и, уставившись на носки своих начищенных сапог, спросил:

— Вы позволите мне, отщепенцу, дать вам один совет?

Реммельгас снова кивнул и приготовился слушать. В первые дни своего пребывания в Туликсааре он испытывал смущение при встречах с объездчиком. Ведь он, Реммельгас, занял пост Питкасте, и тот, вероятно, считает его виновником своего смещения. Но потом он убедился, что Питкасте удивительно безучастно относится к своему разжалованию в объездчики. Во всяком случае ни в его поведении, ни в словах не проявлялось обиды на Реммельгаса. Он никогда не пытался поучать или критиковать нового лесничего, занявшего его недавний пост. Тем большее любопытство разбирало теперь Реммельгаса.

— Воз мы везем немалый, — сказал Питкасте. — Подкладывать новый груз рискованно. Я еще раньше хотел вас спросить: куда вы так торопитесь? Человек не огонь, он свое дело делает не сразу, а постепенно. А вы? Хотите за одну весну все переиначить?

— Да уж очень многое тут не так.

— Вы имеете в виду разметку лесосек?

— Конечно. Вы ведь не станете меня уверять, что они размечены правильно и целесообразно?

Питкасте выудил из кармана длинный, выточенный из ясеня мундштук с причудливо выжженным узором и сунул в него окурок цигарки. Он явно медлил, чтобы обдумать ответ. Он взглянул из-под тяжелых век на Реммельгаса с какой-то загадочной пристальностью и в то же время нерешительностью.

— Конечно, работал я скверно, — заговорил он наконец, — но, может, имелись на то свои причины. Переплет и без того был сложный, так на кой черт я бы стал еще сам усложнять свою жизнь. Тише едешь — дальше будешь, говорит пословица. Человек не осел, чтоб только тащить и тащить… — Мысли его путались, речь спотыкалась, но, поскольку лесничий не высказывался, а выжидательно молчал, он, запинаясь, продолжал: — Не грешно и отдохнуть часок-другой, понежиться… Посидеть у радио… Или за стопкой водки…