Зеленое золото

— Без суда. Старик, видно, побоялся трепать на суде имя дочки. На другое лето попытался я к другому кулаку сунуться. Дом у него был вроде помещичьего, из пяти комнат, а батрака клали спать на гумно. Я — протестовать. «А чем там плохо?» — удивилась хозяйка, мягкая такая, словно тесто. «Темно. Мыши как на маскараде отплясывают. Опять же пыли и мусору полно». — «Там всегда батраки жили». — «А вот я не буду». И хоть платили там больше, чем во многих других местах, подпоясался я, взвалил на плечо узелок и пустился дальше. Мало в Эстонии мест, где я не бывал. Пошел на шахту. Послали меня под землю учеником. Жили впятером в одной комнатке, — удивляться не приходится, что в карты дулись да водку пили. Народ там был боевой, к стачке готовился. Я тоже не стал ждать сложа руки, чтоб другие мне прибавку отвоевывали. «Мы тут для иностранцев денежки зарабатываем, — сказал я на одном собрании. — Каждый немецкий десятник по нескольку тысяч в месяц огребает, а мы из-за паршивых сентов убиваемся». Этого с лихвой хватило — попал в черный список. На торфяном болоте барахтался, ставил боттенгарны[1] для рыбных королей на острове Сырве. Всюду на мой горб забирались денежные тузы и пытались меня обломать, но мои мускулы только крепли, а голова поднималась все выше. Отец сказал: «Возьмем участок исполу, — может, удастся встать на ноги». Совсем решил на землю осесть. Но я не соглашался. Что может быть хуже испольщины? Я собирался уйти в город, присмотрел себе уже место в Крулле, но отец стал умолять, чтоб я поселился в деревне, — хоть подмога ему будет в старости… Да и мне, что скрывать… где бы я ни был — болтался ли на шхуне в море или рубил под землей сланец, — всюду мне запах земли слышался. Забыть его не мог. Зашел шутки ради в переселенческое управление узнать, нет ли хороших участков. Поводили пальцем по карте, да и ткнули наугад в какую-то точку. Прочли. Оказалось — Туликсааре.

— Значит, хотели осушать это место для новопоселенцев?

— Собирались. Даже планировку закончили. Сулили заем и поддержку. А тут родина моего отца, да и сам я родился не очень далеко отсюда, в бане[2] на Тагалаане. Это нас подтолкнуло — перебрались мы в Мяннисалу.

Тамм бросил грести, поболтал концом весла в воде и посмотрел на разбегавшиеся по воде круги. Едва заметная улыбка осветила его смуглое лицо.

— Проложили мы дорогу сквозь чащу и топи. Вырыли канавы. Построили дом. А в переселенческом управлении подул новый ветер — верх взяли крупные землевладельцы, — и на поселение в Туликсааре махнули рукой. Наверно, испугались объема осушительных работ, испугались больших расходов. Сняли мы кустарник, очистили под пахоту немного земли, вырастили скот. Прорыл тут наш мелиоративный кооператив канавы, да только не успели их кончить, как они уже заросли и обвалились. Ну, тут нам ясно стало, что одним нам природы не осилить. Отец к тому времени уже состарился и ушел на покой. На вечный… Остались мы вдвоем с матерью… Но я все же не упал духом, все еще надеялся на помощь друзей — товарищей.

— И помощь пришла?

— Пришла. Советское правительство прирезало мне земли. При немцах ее, конечно, отобрали, но обрабатывать не стали. Когда я вернулся из армии, то получил свой прирезок обратно… Не очень уж я этому обрадовался. Вода поднялась выше, канавы совсем заросли. Стало ясно как день, что если будем продолжать ковыряться в одиночку, то болото да нужда рано или поздно нас одолеют, сколько бы советская власть нас ни поддерживала. А в России я за войну достаточно повидал, чтоб сообразить, где выход. Как-то все мы, местные партийцы, собрались, обмозговали это дело, и родился у нас колхоз «Будущее». Назвали его так неспроста. Тут, на болоте, и слепой поймет, в чем наше крестьянское будущее: без артели тут пропадешь.

Он говорил так, будто все это само собой разумелось, будто речь шла не об общем, а о его личном, домашнем деле, которое он обдумал уже давно, обдумал раз и навсегда, так что сомневаться в нем не приходится.

— А все же, сколько пришлось тебе биться из-за какой-то одной полоски озими, — поддел его Реммельгас. — Вроде и никакого облегчения.

Тамм резко поднял голову.

— Поначалу всякое дело трудно. А не будь колхоза, так совсем эта озимь погибла бы. Разлив-то нынче какой! Между прочим, не одна природа тут виновата: и человек к этому руку приложил.

— Да брось! Взбредет же такое в голову…

— Я верно говорю. Сходи к мельнице в Мяннисалу и убедись сам. Перед плотиной-то озеро какое, да и по всей реке вода из-за нее поднимается.

— В Мяннисалу всегда стояла мельница.

— Стоять-то она стояла, только всю войну не работала, ее всего с год назад отремонтировали, да и то не всю — одну лесопильную раму наладили. Устройство вроде полезное, для народного хозяйства нужное, но из-за него уровень в реке на целых полметра выше.

— Небось преувеличиваешь… — усомнился Реммельгас.