Зеленое золото

За день туликсаареские делегаты всего только и успели, что понять: согласованности в деле мелиорации нет. Министерство лесного хозяйства с каждым годом прорывает все больше канав, главное мелиоративное управление тоже не жалеет сил, но о работе друг друга они узнают лишь из газет. Есть, правда, то утешение, что объемистый план по координации их действий уже разрабатывается, надо только подождать. Но туликсаарцы не хотят ждать, у них лежат в портфеле все проекты и расчеты, они готовы показать их каждому, они не собираются так легко отступаться, они требуют, чтобы еще в этом году на их земле загремели экскаваторы и бульдозеры, и ради достижения своей цели они не побоятся постучать в двери или в души хоть трех министров.

Но все же и на другой день они продолжали двигаться все с той же черепашьей скоростью. Всюду им говорили, что в этом году никак еще нельзя начать такого огромного дела, и на то были весьма веские причины. Поначалу с ними говорили очень вежливо и даже терпеливо, убеждали их раз, убеждали два, но потом наконец потеряли терпение. Тамм уже пришел в отчаяние и, ругаясь на чем свет стоит, грозился связать всех бюрократов одной веревкой и засолить их в бочке. Приуныл и Реммельгас — видать, им и вправду было не под силу распутать этот клубок и привлечь три министерства к углублению одной речушки. Только и оставалось, что направить свои шаги в Цека.

Там внимательно выслушали рассказ об их заботах, вызвали на совещание представителей всех трех министерств, и дело вдруг разрешилось быстро и просто: появилось взаимопонимание, появились деньги, и, более того, — все вдруг стали превозносить инициативу и настойчивость захолустных ходоков.

Таков был вкратце рассказ Реммельгаса. Питкасте все время прерывал его своими «да ну?», «ишь ты!», «вот это да!» Анне вся светилась от радости. А Нугис почему-то сидел серьезный и даже не глядел на Реммельгаса. Лишь когда тот добрался до совещания в Цека, он спросил с недоверием:

— Неужто все так и было?..

— Как так?

— Ну, что созвали людей из нескольких министерств… словно в парламент…

Реммельгас подтвердил, что так оно все и было, и перешел к концу своего рассказа, а Нугис всем телом повернулся к окну, словно на дворе происходили куда более интересные и важные вещи, чем те, о которых ему сообщали. Но там ничего не было, лишь Молния, резвясь, носилась за Стрелой, да черемуха, вся в пышном белом уборе, заглядывала в дом. Весна! Нугис не раз встречал и провожал в Сурру весну, но ни одна из них не наступала так стремительно и так беспокойно, ни одна не вносила столько путаницы в его жизнь. Только Нугис об этом подумал, как вдруг на кухне стало тихо, и ему почему-то почудилось, что все уставились на него, словно ожидая, что он скажет по поводу услышанного. Старик попытался собрать разбежавшиеся мысли, но в голову ему не пришло ничего более умного, как сказать:

— Хороша нынче весна…

На следующий день они работали вчетвером, и настроение Питкасте опять упало, потому что теперь и ему приходилось продираться от дерева к дереву. Он удивлялся тому, как быстро успевал Реммельгас заносить в таблицу данные трех оценщиков. Из-за этого у них не было ни минуты передышки и вечером они едва дотащили ноги до Сурру. Дома им и разговаривать не хотелось, не то что любоваться теплым сумеречным вечером. Только Реммельгас и Анне задержались ненадолго у крыльца, заглядевшись на высокое прозрачное небо. За домом, в черемухе, заливались наперебой соловьи, вдали, на сырых берегах Кяанис-озера, хором квакали лягушки. Хорошо было стоять так вдвоем и молча слушать весенние голоса, но утром предстояло рано вставать, и потому, пожелав друг другу спокойной ночи, они вскоре пошли спать.

Оставаться после работы на крыльце вошло у них в привычку. Однажды вечером они задержались дольше обычного.

«Какая она неутомимая, сколько в ней выдержки! — подумал Реммельгас об Анне. — Изо дня в день пробираться сквозь непролазные заросли, обдирая лицо и руки, шлепать по болоту, вымокать насквозь и никогда не падать духом. И про какую птицу или растение ее ни спросишь, все-то она знает, — видно, оттого, что с детства бродит по лесу с отцом».

А девушку в этот вечер томило тайное беспокойство. Оно одолевало ее уже не первый день. Все началось во время воскресника, когда ей запала в голову одна мысль, которую она никак не могла отогнать. Эта мысль порождала множество сомнений, не давала покоя, возвращалась все снова и снова, порой даже по ночам, надолго лишая сна.

Анне решила, что прежде всего надо поговорить с лесничим, он поймет ее лучше других, он не станет ее высмеивать или осуждать. Но почему-то приступиться к этому было ужасно трудно и она начала издалека:

— Я все собираюсь поговорить с вами…

Реммельгас повернулся к девушке и взглянул ей в глаза, отражавшие последний отблеск заката.

— Почему же только собираетесь?

— Не знаю, вправе ли я… досаждать вам своими заботами. У вас и своих хватает, а тут еще какая-то девчонка лезет с глупостями.

— Что вы, Анне! — воскликнул Реммельгас. — Это же ерунда!