Зеленоглазка

– Да, пожалуй, на этот раз она зашла слишком далеко. В городе ей никогда не простят столь открытого пренебрежения общественным мнением. Раньше она все спихивала на Джона Лангли. Но теперь к ее собственным неприятностям добавилась история с Пэтом, а это уже через край. Надо быть слишком высокого мнения о человеческой натуре, чтобы ждать, что они пройдут мимо прекрасной возможности наброситься на нее всей сворой. Бедная дуреха… – он неторопливо глотнул из своего стакана, – я помню ее еще со старых времен… В Балларате не было другой такой женщины, способной по-настоящему околдовывать мужчин, кроме Розы Магвайр. Она сама знала об этом, но никогда не умела использовать свои достоинства для достижения счастья. – Откинув голову, он задумчиво посмотрел в потолок. – Да-да, город сейчас переживает радость, уж поверь мне. Как низко пали эти всевластные Лангли! Теперь на всех углах кричат, мол, вот что получается, стоит только связаться с ирландской католичкой и попытаться сделать из нее настоящую леди. Может быть, Розе было бы сейчас полегче, если б в свое время она не задирала так нос и не доказывала им, что для нее ничего не стоит обвести старика вокруг пальца.

– Что же будет, когда вернется Джон Лангли? – спросила я, почувствовав, как мои брови невольно сходятся над переносицей, образуя глубокую морщину, что часто бывало в эти дни. – Наверное, до него уже дошли слухи про Пэта… и другие. Такие новости обычно быстро находят тех, кого они непосредственно касаются.

– Что ж, он переживет это, – ответил Бен, – как и мы все. Для нас это не меньшее горе.

И он снова уткнулся в свой стакан с виски, изобразив на лице гримасу печали.

– Том переживает больше всех, – сказала я, – он и раньше не был трезвенником, а теперь и вовсе не находит времени, чтобы прийти в магазин.

– Я думаю, магазину от этого так же не горячо и не холодно, как мне от его проблем. Да он никогда и не был там нужен, этот Том. Он сам прекрасно это понимает и, что самое ужасное, знает, что жене своей он не нужен тоже.

Я думала, что Роза никогда не изменится, но за эти недели произошло невероятное. Наверное, я была несправедлива к ней, когда считала, что она думает только о себе. Казалось, мысли о Пэте неотступно преследуют ее – она постоянно говорила мне о нем, о своем страхе за него и жалости, которой исходило ее сердце. О себе она почти не думала, собственные несчастья отошли для нее на второй план.

Теперь она каждый день приезжала с детьми ко мне в магазин, вместо служанки, обычно сопровождавшей их. Она стала завсегдатаем чаепитий в моем офисе, но вела себя на удивление скромно – тихонько сидела где-нибудь в углу и наблюдала, изредка включаясь в беседу. Она всегда просила, чтобы я провожала ее до дома Лангли.

Однажды, выйдя из моего кабинета, она остановилась на лестнице и, когда дети убежали вперед, стала нервно теребить перчатку.

– Эмми, я там так одинока! Элизабет со мной не разговаривает. Том… только при детях. Они не хотят меня. Я знаю.

Она не сказала мне еще об одном, о чем можно было и не говорить: я точно знала, что куда-либо скрыться от общества мужа и золовки Роза тоже не могла. Как только разошелся слух об ее отношениях с Далкейтом, а затем и об истории с Пэтом, в дом Лангли перестали приходить приглашения. Розе некуда было уйти оттуда, кроме как сюда или в гостиницу Магвайров. К Ларри она прийти отказалась.

– Если Пэту это не нравилось, – сказала она мне с горечью, – значит, и мне не будет нравиться тоже. Мне совсем не хочется, чтобы Юнис мыла после меня руки и прятала подальше детей, потому что я могу, по ее мнению, их испортить.

Мне так же, как и всему Мельбурну, было известно, что Далкейт не уехал из Росскоммона. Роза никогда не говорила о нем, и я не знала, хотела бы она снова увидеть его или нет. Она была совершенно одинока, если не считать меня да еще ее отца, который, впрочем, был настолько подавлен сообщением про Пэта, что у него почти не осталось сил, чтобы поддерживать Розу. Мать ее, кажется, путем своих собственных, никому не ведомых ассоциаций пришла к выводу, что Роза частично является виновной в трагедии, происшедшей с Пэтом, и каждый раз, когда они встречались, она не уставала бранить ее за Далкейта. Поэтому в доме у матери Розе никогда не было покоя. Единственным ее прибежищем оставался мой офис, где она, конечно же, искала моего общества.

Однажды, когда мы долго сидели молча после ужина в гостиной Лангли, она наклонилась ко мне и сказала:

– Слишком поздно просить прощения, Эмми. Они теперь не поверят… да, слишком поздно.