Зеленые горы и белые облака

И - расстаравшись, со смаком - дважды - повторил это каверзное слово.

-Убрать с показа! - свирепо пророкотала Анна Владимировна.

И мы не поняли, кого она имела в виду - меня или ворона.

А впрочем, пришла мне пора поступать в университет, искать свой путь,

понять - к чему лежит душа, на что не жалко будет ухнуть это драгоценное воплощение в образе человека...

Увы, я так и не ведаю до сих пор, в чем оно состояло - мое призвание. Писатель ли я? Или все-таки служитель по уходу за животными? Зимовщик на Земле Франца-Иосифа, мать троих детей, монах или клоун, открыватель неведомых миров, маляр, кашевар? Кто же я, Господи? Для чего ты меня предназначил?

Мне не хватило духа и воли, чтобы расслышать внятный всеведущий внутренний голос - он казался мне голосом моря. А теперь времени почти не осталось, не за горами Великое Превращение, успеть стать пустой флейтой, на которой играет ветер, и ладно.

И все же, Господи, все же - когда сознание угомонится, а мысли исчезнут, позволь мне в последний раз обернуться, будто на чей-то зов. Я сказала "будто", потому что вряд ли на краю ойкумены, продвигаясь в безмолвие небес, удастся мне распознать в многоголосии Земли чьи-то дорогие моему сердцу интонации.

Но когда, обернувшись, увижу родные фигуры с человеческими или звериными очертаниями в окаменевшем пространстве, дай почувствовать такую глубокую любовь, что все осколки, обрывки, клочки этой прожитой жизни вдруг сами собой соберутся, склеятся и воскресят удивительные мгновенья... как, например, мы с Леонтием снимали на телевидении козла.

К тому времени мы уж виделись довольно редко. Пути наши разошлись. Я училась на вечернем, работала на телевидении, но, сочиняя сценарии, всегда старалась задействовать Леонтия. Он купил "Москвич" сливового цвета: "каблук" с большим багажником. И в этом фургончике возил своих зверей - то надо в Большой театр на "Дон Кихота" забросить осла ("Своих-то там не хватает!" - шутил Леонтий). То в Детский театр на "Маугли" по-солидному подвезти питона...

Короче, в назначенный день с козлом в грузовом отсеке сквозь милицейский кордон Леонтий въехал на территорию Шаболовки.

Моего дорогого друга я встречала у входа в первый корпус, и мне уже были хорошо видны его пышные усы и пшеничные кудри, когда вдруг у машины заглох мотор. Леонтий вылез - смущенно улыбаясь, мол, айн момент, открыл капот, склонился над мотором, закурил... и уронил туда горящую зажигалку.

Мощное пламя вырвалось из мотора и мигом охватило машину. Леонтий с опаленными кудрями кинулся к багажнику, выволок на свет божий абсолютно черного козла с огромными рогами, потом выхватил из кабины документы, а напоследок спас яркий шелковый камзол - весь в блестках, на вешалке, видимо, заботливо отутюженный Кларой Цезаревной.

"Москвич" сгорел в семь минут.

- Как живое существо, - горевал Леонтий. - Бибикнул мне, помигал фарами...

Подошли милиционеры: хлопали его по плечу, сочувствовали, смеялись.

Телевизионщики спешили на работу, не обращали внимания, думали, идет съемка.

А у нас, у комедиантов и плясунов, настроение, конечно, понизилось. Хотя Леонтий (артист!) надел камзол с огромными карманами, набитыми печеньем и вафлями, шелковые чулки, рубашку с кружевным воротником, золотую бабочку сверкал, искрился, как жар-птица...

Козел, невзирая на канонически сатанинский вид (ему только в Иудейской пустыне бродить в качестве козла отпущения), блистательно исполнил весь набор фортелей и трюков. И зверь, и дрессировщик на славу отработали съемочный день.

Одним словом, вечер. Надо увозить козла, а машины нет. И мы тоже - не сообразили после пожара заказать "уазик", такое все испытали громадное потрясение.

Выходим на улицу: я, Леонтий в каком-то сером тюремном ватнике - с сияющим камзолом, небрежно перекинутым через плечо, и на цепи этот человек ведет козла. Дождь хлещет - проливной, а ведь была, черт возьми, середина декабря.

Стали на дороге в темноте втроем ловить такси. Вымокли, замерзли, покрылись ледяной корочкой - никто не остановился.

Тогда мы решились на отчаянный шаг - проникнуть в метро.

Сиротской походкой я двинулась к суровой женщине с красной фуражкой на голове, замурованной в стеклянной будке.

- Это цирковые артисты, - говорю я жалобным голосом. - Фургон у них сгорел. А до дома буквально две остановки...

- Животных нельзя, - ответила она твердо. - Тем более без намордника.

- Он же козел! - говорю я. - Они не носят намордники.

- Нет, и все!

Леонтий - понизив голос:

- Я вам заплачу. Сделайте для нас исключение. Это очень смирный, психически уравновешенный козел. Он два раза ездил на съемки на Черное море, имел отдельный номер в пансионате работников Госплана и зарекомедовал себя с самой лучшей стороны.

Козел стоит - с ноги на ногу переминается, желваками играет, угрюмый, мускулистый, на железной цепи, глаза у него один желтый, другой зеленый, зрачки горят, как угли в печи, а рога такие, сразу ясно - что этот черт косматый по каждому поводу имеет свое собственное мнение. Причем готов его отстаивать с пеной у рта.

В конце концов Леонтий выложил последний козырь дьявольской силы.