Зеленые горы и белые облака

В конце концов Леонтий выложил последний козырь дьявольской силы.

— А на рога, — сказал он, — я ему надену целлофановый пакет, как на лыжные палки.

Тут нас — под свист и улюлюканье — с позором, со скандалом выдворили из метро.

Мы опять вышли на дорогу, но теперь разделились на две группы.

Я — стою, голосую, а Леонтий с козлом прячутся в кустах.

Неожиданно из дождливой декабрьской мглы на мой зов откликнулся какой-то тарантас.

Я распахиваю переднюю дверь, потом заднюю и — тоном, не терпящим возражений, — говорю:

— Нам нужно с вами подвезти одного козла.

Он:

— А?.. Что?..

В это время Леонтий с козлом с разбегу запрыгивают в машину.

— Но вы ведь сказали… одного! — обиженно проговорил шофер.

Редко мы виделись, очень редко, и с каждым годом все реже. У меня появился возлюбленный Славик, чемпион мира по буги-вуги. Мы с ним ночами танцевали в университете. Помню, он говорил мне, что буги-вуги — это исключительно парный танец, иначе, действительно, только окурки хорошо гасить. Женщины туда приходили огромные, в широченных юбках, а мужчины крепенькие, коренастые, как медвежата. Мы часами отплясывали буги-вуги, а в перерывах я читала всем наизусть «Графа Нулина».

Но все равно забыть Леонтия было невозможно, потому что в любом отечественном кинофильме в какой-то момент обязательно взлетал петух на забор, садилась на колени героя кошка, расхаживал по карнизу голубь. И почти всегда в этом случае за кадром стоял Леонтий с ливерной колбасой или горстью пшена и незримо руководил процессом, о чем красноречиво свидетельствовали титры.

Иногда я получала от него письма. Буквы там вечно разъезжались, чернила расплывались. А смысл был примерно такой:

«Здравствуй, моя птица! Пишу тебе в поезде, еду в Винницу на съемки. Ты уж прости за почерк, но поезд качает и меня тоже, ты, я надеюсь, поняла, какой я езжу в поездах международного значения?! Я еду в Винницу на съемки по свинскому делу, буду снимать свиней. Много. Черт, как этот поезд толкается. А в ресторане пива нет. Целую тебя крепко. Огромный привет от Огурца.

Твой Леонтий».

И он по-прежнему лелеял мечту о феерическом номере с медведем, которым давно собирался потрясти мир. Вот только медведя у него все не было. Так, в общем, предлагали разную живность: однажды попросили из какой-то конторы забрать пятилетнего шимпанзе. Леонтий приезжает: сидит шимпанзе в клетке здоровый, плечи накаченные, волосатый, взгляд злой, человеческий, такой мужик — урка.

— Мне просто не по себе стало, — Леонтий говорит. — Я вообще обезьян не люблю. А он мне смотрит в глаза, поднял тарелку — там у него лежала алюминиевая тарелка — поссал и повернулся ко мне спиной. Я взял свою шапку, портфель и ушел.

И вдруг он мне звонит:

— Мальвина! Выручай! Я привез медвежонка из Сибири, три месяца с геологоразведочной экспедицией ходил по тайге, искал. За это время меня уволили из Уголка. И Клара Цезаревна тоже: «Только через мой труп!..» Некуда податься с медведем, понимаешь? Можно к тебе?

Я говорю:

— Ну, давай…

И вот — спустя полчаса Леонтий со своим бывшим ассистентом Пашей Лутченко вносят ко мне в квартиру клетку с бурым медвежонком.

Мама с папой были на работе, поэтому мы спокойно сели втроем на кухне, и, пока я варила медведю геркулес, Паша вынул из кармана бутылку портвейна, разлил в бокалы, поднял наполненный бокал и произнес:

— Мальвина — дура!

Потом они уехали, а медведь остался.

Диковатый немного медвежонок — Топтыжка. Мы его клетку держали на балконе. На геркулес налегал! В день — по три пачки с чайной колбасой. Свое расположение духа Топ выражал различными голосами: глухим ворчанием, фырканьем или мурлыканьем, а иногда особыми звуками, похожими на хрюканье, свист и даже лай.

Ну, и естественно: то у него понос, то его закрепило. То у него сухой горячий нос. Мама, папа и я — мы с этим медвежоночком ночей не досыпали. А рано утром всем на работу.

Леонтий каждый день звонил, у него накопилась тьма-тьмущая неотложных дел: восстановиться в Уголке, наладить отношения с Сонечкой, сходить к учительнице дочки в школу, потом у Клары Цезаревны намечался юбилей…

Как-то я возвращаюсь — а возле нашего дома огромная толпа. И все эти люди стоят, задрав головы, смотрят вверх. Я спрашиваю:

— Что случилось?

Мне говорят:

— Там кто-то на балконе стонет. Сейчас пожарные приедут, милиция, уже на всякий случай вызвали «скорую»…

А сверху слышится:

— Э-э-ээээмммм…

Я тоже встала вместе со всеми, волнуюсь, удивляюсь, жду с нетерпением пожарных с лестницей, и вдруг меня осеняет: да это ж мой медведь!!!

Вбегаю домой, мама в комнате разговаривает по телефону.

— Некоторые думают, — говорит она, сидя в кресле, с чашечкой кофе, покуривая сигарету, — что мы сумасшедшие. А у нас просто жизнь такая!..

И это правда. Фактически до старости я умудрилась вести странный образ жизни, обитая среди вещей без контуров, весьма неоднозначных, легко и незаметно переходящих одна в другую, среди переливающихся друг в друга форм — животных, человеческих и неодушевленных.