Зеленые каникулы

Но все вечера проводить за учебниками, а на занятиях слушать внимательно, не отвлекаться было очень трудно. В конце концов я заявил Зурабу, что не собираюсь быть отличником, меня и тройки устраивают, лишь бы не выгнали из училища. Не могу я не спать, когда хочется, а вы уже знаете — поспать я люблю. Не могу же не развлекаться. А нам столько задают!.. Я готов учиться, но убиваться ради учебы — нет! Я съехал постепенно на тройки. А Зураб держался, он дал себе слово учиться на «хорошо», ради мамы не получать троек. И твердо держал слово — я ложился спать, а он все сидел за учебниками. Если б Зураб не подтягивал меня, я опять мог стать двоечником. А вообще было очень трудно, сами посудите: книгу в руки не брал раньше, а теперь сразу все одолеть! В душе злился даже на себя, что дал слово хорошо учиться.

Шли дни, я совсем забыл про свое шутливое письмо в Плави. И вот однажды — у нас как раз физкультура была, мы во дворе играли в баскетбол — появился почтальон и громко крикнул:

— Кто из вас Бичиашвили! Письмо Бичиашвили!

Я вопросительно посмотрел на физкультурника — можно ли подойти к почтальону.

— Беги и скажи, что у нас для писем ящик висит, нечего орать на весь двор, срывать урок.

Я обещал — скажу, но не сказал: почтальон был старый человек, как я мог его обидеть! Глянул на конверт — письмо из Плави!

Стал читать.

«Гио!

Получив твое письмо, девочки собрались и стали выяснять, кто у нас лентяйка номер один. Решили, что я — по моей успеваемости, как ты догадываешься. А раз я оказалась «счастливицей», которой адресовал письмо мальчик, мне и вручили его. Я вскрыла, прочла и скажу прямо — нисколько не обрадовалась: если у лентяйки муж окажется лентяем, как бы с голоду не пришлось умереть! Ну ладно. Я понимаю, что ты шутишь. Девочки стали требовать, чтоб я им тоже прочла, но я не согласилась, хотя очень приставали. Представляешь, как бы насмехались они надо мной и дразнили потом! Я и так не знала, куда деться со стыда и обиды — не очень-то приятно, когда тебя открыто объявляют дурой, раз учишься хуже всех! Так что я одна знаю содержание твоего письма, и то, что я тебе сейчас пишу, тоже известно только мне. Я видела тебя, когда мы собирали кукурузу, ты мне, признаться, понравился. А кто я — ты не знаешь, если даже обратил на меня внимание, когда мы ломали кукурузу. Это очень хорошо: я смогу тебя видеть, а ты и не догадаешься, что это я, и имени моего ты тоже не знаешь. Я скоро увижу тебя, очень скоро. Смотри никому не уступай последнего места, «чемпион по лентяйству»! Хотя лучше бы ты не был лентяем!

Всего хорошего».

Я несколько раз перечитал письмо. Никакой подписи, даже число или месяц не указала моя «избранница».

— Чего улыбаешься? — спросил Зураб, когда я вернулся на баскетбольную площадку.

— Просто так!

— Без причины?

— Ну и что!

— Без причины знаешь кто улыбается? От кого письмо?

Не смог я скрыть, да и что было скрывать — от кого!

— Из Плави весточка.

Зураб удивленно заморгал.

— Ну да! От кого? Дай почитать!

Я протянул ему конверт.

Мой проступок

Шло общее собрание. Заместитель директора созвал. Из-за пустяка, вы даже не поверите! Директор уехал на неделю в Тбилиси, а то не было бы столько шума из-за ерунды, уверен — не такой он человек.

Слово взял комсорг училища.

— Гио Бичиашвили подал заявление о приеме в комсомол, но я лично сомневаюсь, достоин ли он. Учиться он стал лучше, это правда, двоек больше не получает, и мы считали, что если принять его в комсомол, то он серьезнее станет относиться к учебе, звание комсомольца обяжет, а способности у него есть. И вот такой проступок. Все вы знаете, что он натворил…

Я не сдержался, вскочил с места и выкрикнул:

— Ничего я не натворил!

Зал зашумел.

— Он еще оправдывается! — возмутился заместитель директора и зазвонил в колокольчик. — Тише! Тише, ребята!

Я не смотрел на него, но чувствовал — он уставился на меня.

— Бичиашвили, знай, покрывая виновного, ты усугубляешь свою вину! Вот уже третий день не можем тебе втолковать, что портить государственное имущество — все равно что расхищать, а ты заладил «не знаю кто»! Уверен, отлично знаешь, чей это поступок. Скажи хоть сейчас, не то поставлю вопрос о твоем исключении.

— Что сказать, раз не знаю? — Я поднялся с места.

— Говорить с тобой — воду толочь! — разозлился замдиректора. — Тебя не то что в комсомол принимать — в училище держать нельзя. Вернется директор и подпишет приказ о твоем исключении.

Похоже — не шутит. Только я выбрался на прямую дорогу — и уже сгоняют с нее? Как я стану собирать чемодан, прощаться с ребятами? Что скажу нашим, когда вернусь домой? Какими глазами посмотрю на них? Разве это дело! Если б я сразу принял вину на себя, наверняка не было бы столько шуму.

Замдиректора продолжал:

— Ну что молчишь? — Он оглядел зал. — А вы что скажете? Предлагаю исключить Гио Бичиашвили из училища. Что вы скажете?

Никто не проронил ни слова, все повернули ко мне головы и, по-моему, сочувствовали мне.

Интересно, что скажут ребята? Признаться, я больше всех хотел знать, как ко мне относятся. Я ждал.