Зеленые холмы Африки. Проблеск истины

– Ладно, убейте подлеца, – сделал мне подарок Старик.

– Эх, Старик, – только и сказал я.

– Убейте, – повторил Старик. – Встреча один на один доставит вам удовольствие. А рог продадите, если он вам не нужен. По лицензии вам можно убить еще одного.

– Ага, – влез в разговор Кандиски. – Продумали план кампании? Придумали, как лучше обмануть бедных животных?

– Вот именно, – сказал я. – Что с вашим грузовиком?

– Ему конец, – ответил австриец. – И я даже этому рад. Слишком много всего мы с ним перевидали, он уже стал символом. Грузовик – все, что осталось от моей шамбы. Теперь нет ничего, и так намного проще.

– А что значит «шамба»? – спросила моя жена. – Я уже несколько месяцев слышу это слово, но стесняюсь спросить. Вроде все его знают.

– Это плантация, – объяснил Кандиски. – От нее остался только этот грузовик. На нем я перевожу работников на шамбу одного индийца, очень богатого, который выращивает мексиканскую агаву[8]. Я у него управляющий. Он извлекает хорошую прибыль из этой плантации.

– Как и из всего остального, – уточнил Старик.

– Да. Там, где мы проиграем, где нас ждет голод, он сумеет нажиться. Этот индиец умный человек. И ценит меня. Я представляю для него европейскую организацию и сейчас возвращаюсь после набора местных рабочих. Это требует времени, но внушает уважение. Я три месяца не видел свою семью. Но теперь дело сделано. Я мог бы управиться за неделю, но тогда впечатление было бы уже не то.

– А где ваша жена? – спросила его моя жена.

– Она вместе с дочерью ждет меня дома, в помещении управляющего.

– Жена вас очень любит?

– Наверное, иначе давно ушла бы от меня.

– А сколько лет вашей дочери?

– Тринадцать исполнилось.

– Наверное, замечательно иметь дочь.

– Вы даже не представляете, как замечательно. Все равно что иметь вторую жену. Моя жена знает все мои мысли, слова, убеждения, все, что я могу или не могу сделать, все, на что я способен. Я тоже все знаю о своей жене. Но теперь появился кто-то, кого ты толком не знаешь и кто не знает тебя. Такая вот любовь с закрытыми глазами, и это удивительно для обоих. Появился кто-то чудесный – она твоя и одновременно чужая, что делает наши разговоры… как бы это сказать? Похоже на то, что употребляете вы оба… все будто приправлено томатным кетчупом «Хайнз».

– Звучит неплохо, – сказал я.

– У нас есть книги, – продолжал Кандиски. – Книжные новинки мне теперь не по карману, но мы всегда можем поговорить. Обмениваемся интересными мыслями – у нас всегда содержательные беседы. Мы обсуждаем все на свете. Абсолютно все. Интеллектуальная жизнь у нас на высоте. Раньше, когда у нас была шамба, мы выписывали «Квершнитт». Это давало нам чувство причастности к блестящей группе необыкновенных людей. Тех, кого хотелось бы повидать, будь это возможно. Вы ведь знаете этих людей? И даже, наверное, с ними знакомы.

– С некоторыми действительно встречался, – ответил я. – С кем-то в Париже, с кем-то в Берлине.

Мне не хотелось разрушать иллюзии этого человека, поэтому я не стал рассказывать в деталях об этих «блестящих» людях.

– Они потрясающие, – солгал я.

– Как я вам завидую, что вы с ними знакомы, – восхитился Кандиски. – А кто, на ваш взгляд, сейчас лучший американский писатель?

– Мой муж, – с готовностью ответила жена.

– Понимаю, в вас говорит семейная солидарность. А кто в самом деле? Уж конечно, не Эптон Синклер и не Синклер Льюис. Кто ваш Томас Манн? Кто ваш Валери?

– У нас нет великих писателей, – ответил я. – Что-то происходит с нашими писателями, когда они достигают определенного возраста. Я мог бы попробовать это объяснить, но разговор получится долгий и вам наскучит.

– Объясните, пожалуйста, – взмолился Кандиски. – Я обожаю такие разговоры. Они самое лучшее, что есть в жизни. Игры ума. Это тебе не куду убить.

– Я еще даже не начал говорить, – сказал я.

– А я уже весь в нетерпении. Хлебните пива, это развяжет вам язык.

– Он у меня и так развязан, – возразил я. – Куда уж больше. А вот вы совсем не пьете.

– Я вообще не пью. Плохо для мозгов. В этом нет необходимости. Но рассказывайте же! Пожалуйста!

– Ну, в Америке были замечательные писатели, – сказал я. – Например, Эдгар По. Замечательный писатель, блестящий мастер композиции, но его рассказы мертвы. Были у нас и мастера риторики, они могли кое-что рассказать о живых, настоящих вещах, извлекая их из биографий людей, путешествий, ловли китов, к примеру, но все это тонет в риторике, как сливы в пудинге. Иногда встречаются куски прозы, свободные от риторики, и тогда это здорово. Такое есть у Мелвилла. Однако поклонники восхваляют его именно за риторику, а она у него не главное. А еще ищут мистику, которой просто нет.

– Понимаю вас, – сказал Кандиски. – Но риторика создается работой интеллекта, его способностью творить. Риторика – синие искры от динамо-машины.

– Бывает и так. А иногда синие искры существуют, а в чем работа динамо-машины?

– Ясно. Продолжайте.

– Забыл, на чем остановился.

– Ну уж нет. Перестаньте валять дурака.

– Вы когда-нибудь вставали до рассвета и…

– Да каждый день, – сказал Кандиски. – Продолжайте.