Зеленые листы из красной книги

— А Деникин? — воскликнул я. — Он же у Курска! На Москву идет.

— Он уже к Туле подошел, — уточнил Задоров.

— Ты не путаешь?

— Пожалуйте газетку, — Задоров протянул истертую по сгибам газету. Все та же «Кубанская земля». Сразу бросился в глаза крупный заголовок:

«Бои у стен Тулы. До Москвы, столицы Совдепии, осталось менее двухсот верст. Идут тяжелые бои… Они осложняются постоянным натиском красных со стороны Волги на слабо прикрытый правый фланг Добровольческой армии…»

А в уголке листа очень скупо и мелко о событиях в предгорьях, где «партизаны из остатков Таманской колонны совершили дерзкие налеты на Майкоп, Лабинскую и Армавир».

И далее, крупным шрифтом, шел рассказ о том, как доблестно сражались защитники Лабинской, как лихо шли на врага казаки. И лихо, и доблестно, а партизаны все-таки удерживали города в своих руках несколько дней и только потом отошли в горы.

— А листовка? Ты говорил о листовке?

— Мне ее в Даховской сунули. Не заметил — кто и как.

На четвертушке желтой бумаги под строкой «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»и «Революционный комитет Черноморья»шел текст обращения к гражданам предгорных станиц, хуторов и поселков, чей высокий долг, — как говорилось в обращении, — «оказать Красной Армии Черноморья всемерную поддержку. Час нашей победы близок!».

Листовка была подписана командующим красным Черноморским флотом. Это под его началом находился батальон Кухаревича, действующий на морском побережье.

Действительно важные новости. Мы поговорили о них, но тут Алексей Власович вернул нас всех к зубрам:

— Так-таки не нашли больных?

— Ни единого!

— И пересчитали живых?

— А как же! Семьдесят три. Значит, так: девять погибло, но прибавилось пять сеголеток. Семьдесят три. Эт-точно.

Мы сели завтракать, но мне уже не сиделось. Потянуло в Псебай. Если красные партизаны достигли Лабинской, значит, они проходили через наш поселок. Дома у нас должны быть вести от Кухаревича. Но прежде нам предстояло проверить еще раз умпырских зверей и посчитать их, сколь это возможно, в условиях пышного лета, когда все скрылось в густой листве.

Пять дней мы ездили по мокрой траве альпики, по размягшему от воды березовому высокогорью. От бинокля уставали глаза. Одежда наша не просыхала, дожди шли и шли, усложняя и без того трудную задачу. Может быть, как раз эти дожди и помогли природе так скоро управиться с заразной болезнью? Отмытые молодые травы, отмытая земля, камни. Вся грязь ушла мутными потоками вниз. Вселенская природная стирка… В четырех умпырских стадах мы не обнаружили больных зубров! Подсчету в такое время я не особенно доверял, но цифры настраивали на благодушие: девяносто два зубра, из них семь молодых. Ящур унес из стада более двух десятков зверей.

А что на востоке?…

Шапошников со своей дружиной все еще не возвращался. Впрочем, егеря могли миновать Умпырь и пройти назад прямиком на Псебай.

До Уруштена ехали вместе с Задоровым.

В караулке возле устья Уруштена кто-то ночевал. Теплая зола кучей лежала в печи. Пахло человеческим духом. Мы оглядели землю. Следы кованых копыт во множестве усеивали плешины в траве и уходили вверх на затяжную тропу к горе Джур.

— Я по ней к вам добирался, — сказал Борис. — Ничего такого не заметил. Поеду еще раз, выясню, кто такие.

— Нет, — твердо сказал я. — Не надо нарываться на опасность. Едем в Псебай, оттуда слетаешь на Хамышки, передашь письмо жене Алексея Власовича — и на Кишу.

Еще недоставало, чтобы Задоров столкнулся с бойцами Саши Кухаревича! Следы-то оставили они, когда отступали. Это ясно.

По изрытой дождями дороге мы пошли рысью.

Когда Борис Артамонович вырвался вперед, нельзя было не улыбнуться. Драный бушлат, видавшая виды шапка, засаленные штаны. Совсем обносился. За свой тяжкий труд он, как и все мы, не получал ни жалованья, ни довольствия. Ни разу никто из нас не услышал от него жалобы или упрека. Напротив, он постоянно искал дело потрудней и брался за любую работу.

Завидно цельный и красивый характер. Под стать его доброй и красивой внешности.

3

В простенке нашей большой комнаты снова висела карта европейской части России, и выбритый, чистый, немного помолодевший отец, мурлыкая что-то в прокуренные усы, всякий раз, как получал газету, подходил к этой карте и переставлял булавки с синим шнурочком, обозначавшим фронты.

Москва уже не находилась в кольце фронтов.