Зеленые млыны

На другой день Мальва уже знала содержание этого, подслушанного Варей разговора, знала от Шварца, который с тех самых пор, как Мальва от безвыходности упомянула его, совершенно серьезно считал себя членом подполья, то есть одним из тех, кого назвал Вали гуров, хотя тот на самом деле забыл об австрийце, верно, потому, что Шварц беспартийный. А между тем услуги его были неоценимы, и этот приход Мальвы, столь запоздалый для оккупантов, также состоялся не без его, Шварца, содействия. Шварц предчувствовал, что Рихтер вот вот разоблачит его, и подтолкнул Мальву к немедленным и решительным действиям.

И хотя самой Мальвы при этом не было — ее считали слишком хрупким существом для налета на Глинск, но ее имя и ненависть и ее пароль были с людьми Ксана Ксаныча, который отважился на отчаянную операцию: взятие Глинска. Партизаны въехали в Глинск на самых обыкновенных телегах для снопов под видом молотильной бригады, которая как раз об эту пору каждый вечер возвращалась с поля, без единого выстрела доехали до центра, а там, оставив возы, вихрем обрушились на гестапо, гебитскомиссариат и полицейскую казарму, которая сдалась почти без боя.

На одной из таких телег они и привезли в лес шефа гестапо, босого, без пояса — он пытался бежать, и его захватили в чем был. Месмера в Глинске не застали, тот, в сопровождении нескольких гестаповцев, отбыл в Шаргород проводить совещание зондеркомендантов. Всю ночь партизаны шагали за возом, нагруженным оружием и провиантом, прибыли в Грабысько на рассвете, а оттуда еще километров пять тянулись лесом, и Мальва, так и не дождавшись их, пошла отдохнуть в сторожку лесника, куда не раз этим летом захаживала.

Ксан Ксаныч разбудил ее, да она, собственно, и не спала, не успела уснуть. Напугал — настоящий гестаповец, весь в ихнем, одни глаза да усы наши. И сапоги разбиты — досталось им этой ночью.

— Все подтвердилось? — спросила Мальва.

— Подтвердилось. Месмера нет — он в Шаргороде, полиция тоже в разгоне, на всю казарму было человек шесть семь, остальные стерегут молотилки на полях, зернопункты в глубинках, словом — в разгоне. А этот, — он кивнул головой на дверь, — был на месте. Как раз за ужином застали.

— Живой?

— Живой… Ангелом прикидывается. А в детей сам стрелял… Я видел из окна больницы, как все это происходило. Тот сидел в кресле… Гебитс… А этот стрелял. Потом ходил, как привидение. Достреливал…

— А наши хоть все?

— Все. Мы на них — как снег на голову. Въехали на возах и через весь Глинск. Никто и «врешь» не сказал. Без разведки, безо всего. Прямо с молотьбы на бал. Пи лип Шуляк не поверит, что мы Глинск взяли. Он то на Рогачин нападал, да не взял.

— Снимите эту гадость! — Мальва показала на фуражку с орлом.

— А верно, даже голова разболелась… — Он положил фуражку на полочку. — Пусть лежит, может, для дела пригодится.

Мальва вышла без платка, седая, правда, надела сапоги, хотя и не знала, что Рихтер босой. Он, узнав ее, вскочил с лавки, низко поклонился. Лицо его за ночь обросло щетиной, глаза запали, смотрели на Мальву умоляюще. Мальва не выдержала этого взгляда, показала рукой на лавку, чтоб сел. Он поблагодарил. За что же тут благодарить, подумала она, невольно улыбнувшись. Человек. Хочет жить… А те все разве не хотели?.. А те, кого он еще отправил бы на тот свет, — не хотят? Быть, жить, радоваться, влюбляться… Он снова умоляюще сложил руки, сколько невинности в этом жесте, в этих руках. А сколько жизней еще прошло бы через эти руки? И сколько смертей… По каким же законам в обычном человеке, вот таком босом, беспомощном и даже несчастном, быть может, глубоко несчастном в эту минуту, сформировался палач, да так и живет в нем, живет годами… Живет сознательно и убежденно, узаконенный рейхом… И своим богом, таким послушным и жестоким богом…

— Воды…

— Дайте ему воды.

Ксан Ксаныч вышел в сени, набрал там из кадушки медную кружку воды, принес.

Тот выпил, поблагодарил, возвращая кружку, и снова на Мальву устремился этот тускло молящий, неотвратимый, пронизывающий до озноба взгляд голубых глаз, каких то неестественно голубых, у Мальвы просто не было сил выносить его. Еще недавно эти глаза смотрели на мир иначе, вероятно, уверенные, что мир принадлежит им, что одни только они способны охватить его и диктовать ему свою волю…

— Дети еще здесь? — спросила Мальва.

— Здесь. В лесничестве… — Ксан Ксаныч глянул на ходики, которые беззаботно тикали на стене. Всякий раз, оставляя лес, Мальва подтягивала гирьку, чтобы ходики не остановились. — Еще спят.

— Когда встанут, приведите их сюда… Пусть судят его. Дети… Глинские дети. Дети убитых родителей…

Он понял, о чем речь, а может, ощутил это интуицией палача. Лицо перекосилось от ужаса, ужас проник в едкую голубизну глаз, шевельнул оцепеневшие губы: «Кожушна а! Кожушна а! Кожушна а!» — он сполз с лавки, упал на колени…

— Сядь! — приказала Мальва.

Он залепетал сразу на всех языках, которые знал и которых не знал, говоря, что всего лишь следовал законам своего государства. Не он, так другой на его месте делал бы то же самое. По праву сильнейшего, победителя…