Зеленые млыны

Недалеко от их бывшего жилья, на крутом бугре, поросшем диким боярышником, две могилки: ее и рядом— его. Это место они будто нарочно облюбовали себе загодя, может, чтобы Зеленым Млынам не было с ними потом лишней мороки, а может, эти бедняги просто боялись затеряться на тесном и пышном кладбище в центре села. А тут хоть и нет креста с вышитым полотенцем рушником, да и никакой пометки, зато душа возле родного дома, а ранней весной расстилается над ними барвинок и стекает двумя ручейками, как вода, — один от Тихона, другой — от Одарки.

По воскресеньям Мальва выходила к ним на бугор, садилась на лавочку, которую смастерил для нее Федор, и с изумлением оглядывала этот уголок мира, куда забросила ее судьба. Внизу пробивалась куда то речушка без названия — прокрадывалась в топь, где каждое лето гибли коровы, а каждую зиму — люди. Невысокая запруда перехватывала ручеек, который к середине лета напрочь высыхал, а с началом дождей вновь наполнялся. Хата стояла под горой, вокруг ни единого плодового деревца, кроме разве вишенника самосея. Повсюду лишь островки терновника да боярышника — по всему видать, Тихон и Одарка о дворе не радели, не было у них и колодца, каждое лето откапывали луговой родничок, из него и пили, пока илом не затянет. Как только он затихал, Тихон откапывал поблизости новый, и теперь этих вымерших ключиков было без числа, а один еще журчал все же. Журба, поселясь здесь, выкопал колодец во дворе — там вода вкуснее. Правда, колодец без сруба, так что приходилось прикрывать его на ночь досками, чтоб не упасть человеку или скотине. Хата была на лемковский лад, но не без западного влияния, австрийского или немецкого. Зеленые Млыны основаны полтораста лет назад. Постройки тут сооружали длинные, со всеми службами — хатой, хлевом и овином — под одной кровлей, высокой, чтоб поместился и сеновал. В овин вели деревянные ворота и еще узенькая дверь в боковой стене, здесь эту дверь называли воровской. Журба не прикасался ни к хлеву, ни к овину, считая, что они принадлежат неким ночным пришельцам, на след которых они с Мальвой нападали все чаще. Когда эти неизвестные приходили и обнаруживали себя топотом, кашлем, а то, случалось, и разговором, Мальва, как правило, спала, а Журба не будил ее, но сам был начеку и всегда держал под лавкой топор, которым рубил боярышник на топливо. Правда, Липский предлагал ему берданку, одну из тех, какими он вооружал сторожей. Другой на месте Федора воспользовался бы, громыхнул если уж не по ворам, то хоть из окна для острастки, в Зеленых Млынах услыхали бы, сбежались бы сюда с дробовиками, но Журба отказался, он все как то не решался браться за оружие без крайней необходимости. Во первых, ему жаль было Мальву, оружие сразу насторожило бы ее, а во вторых, если там настоящие воры, так они, верно, знают, что в этой хате брать нечего. И все же он аккуратно клал под лавку топор — на крайний случай, вдруг тем, кто занял овин, пришло бы в голову ломиться в хату. Когда же утром, ничего не говоря Мальве о ночных посетителях, он тихонько заглядывал в овин, то находил на балке шкуру если не бычью, то коровью, а случалось, что и воловью, а в бурьяне потроха. Шкур Журба не трогал, они высыхали и однажды ночью исчезали сами. Журба не заявлял об этом Липскому, тем паче, что в Зеленых Млынах ни о каких таких кражах не было и слуху, воры, верно, были из соседнего села и знали этот овин задолго до того, как в хате поселился Федор. Когда же Мальва сама наткнулась на следы этих ночных гостей (забытый чугунок возле колодца, потроха в бурьяне), Журба успокаивал ее, говоря: «Не обращай внимания. С ними лучше не связываться. Может, это голодающие». Овин стоял на дороге между двумя соседними селами — Фурмановкой и Михайловкой, в Фурмановке украли — несут в Михайловку, или наоборот, вот его и превратили в маленькую бойню, где можно было и добычу поделить, и передохнуть, а Зеленым Млынам за это шла плата — шкура, только Журбе все никак не удавалось подстеречь, кто и когда эту шкуру забирал. Были бы живы Парнасенки — добро, верно, перепадало бы им, а это тоже, по тем временам, немало. За хорошую, непопорченную шкуру в кооперации можно было кое-что приобрести, тем более за воловью. Когда потом, через много лет, Мальва рассказывала об овине Парнасенок, я невольно вспомнил о вавилонской корове. История эта — смешная и трагическая — несомненно останется в истории Вавилона как памятник находчивости и солидарности людей перед лицом трудностей.