Зеленые млыны

«Вижу, что вроде бы люди, а кто — не вижу, совсем ослепла сегодня. Убили нашего мальчика ни за что, ни про что, ведь подумать — какое же дитя не кинется спасать мать из неволи? Вот и лежит, с виду смирнехонький, ни он богу, ни бог ему, а на самом то деле герой, одно только взять: Вавилон поднял против чужеземной нечисти». Зингерша проговорила это так пылко, искренно, что зрячие даже не успели остановить ее. А когда жандармы, видя, что здесь нет никаких Скоромных, да к тому же, верно, узнав на лавке свою жертву, выбежали из хаты, Зингерша снова погрузилась в воспоминания, откуда и как появился их вавилонский род, из каких народов да из каких ветвей, а засыпающие слушательницы все кивали головами в знак не то согласия, не то сочувствия, потому что род, и правда, был славный, всегда давал Вавилону новое, свое, даже когда породнился через фирму «Зингер» с этими дьяволами, только что заходившими в хату, — а ныне здесь, на лавке, кончался этот род… Так кивали они, пока не заснули и не приснилось им, что со двора вошла Мальва, босая, в клетчатой жакетке, склонилась над сыном и тихо заплакала. И так до третьих петухов, пока Фабиан не принес маленький гробик. С философом пришел еще какой то мужчина, незнакомый старухам. Они подумали, уж не сам ли это Федор Журба — «золотой дядя», которого гестапо искало по окрестным селам как десятого из десанта. Он поцеловал руку Зингерше и сказал, что обо всем знает. Потом постоял над Сташком, но слезы не обронил. Кто же это, как не он?.. Зингерша спросила: «Это ты, Федь?» — и провела ладонью по его щеке, как будто хотела узнать. «Нет, нет, я не Федя. Я хотел видеть Мальву, но опоздал. Вы, тетенька, меня не знаете…» С тем он и ушел, ни о чем больше не расспросив. Это был Тесля, Дождавшись первого вавилонского обоза, он сел на подводу Явтушка и уехал в Журбов на весовую. Но на похоронах все говорили, что ночью приходил по прощаться с пасынком Федор Журба и будто бы подался в Глинск выручать Мальву. Когда у людей горе, а опереться не на что, они опираются на ими же созданные легенды. Когда хорошо, легенд не сочиняют. Тогда они никому не нужны.

Глава СЕДЬМАЯ

Мальва в Глинске, словно в далекой чужой стране. За полночь, когда уже отпели первые петухи, а она совсем выбилась из сил перед свирепыми следователями и потеряла сознание, ее доставили сюда и бросили в это огромное сырое подземелье. В гражданскую люди Скоропадского вместе с немцами замучили здесь первых глинских комсомольцев. Мальве слышатся во мраке их голоса, но она ничего не может понять: что это, плод воображения, крики давно убитых или мольбы живых, обращенные к матерям, к отцам, а может, и к ней самой? Да, именно к ней. «Мама, мамочка, не оставляй меня, мне тут страшно…» «Дети, — догадывается Мальва. — Чьи они и зачем здесь?» Она не видит ни их глаз, ни их тел, вероятно, разметанных по закуткам этой затхлой ямы, а слышит лишь стоны, тихие рыдания, словно это и в самом деле одни только души детские. Может, принеслась сюда и душа Сташка, потому что как только Мальва подумала о нем, чей то мальчишеский голос из дальнего угла обратился к ней: «Кто тут? Кто?» Мальва отвечает: «Это я, не бойся, мальчик. Это я…» А в ответ: «Я девочка… Который час?» — «Два», — говорит Мальва наобум, не зная, как долго она пролежала здесь в забытьи. «Не может быть! — возражает та. — Уже больше. Наверно, уже три. Гриша Яро вер начинает кричать ровно в три. Гриша! Перестань!» —: «Ой ой ой ой!» — кричит Гриша где то в противоположном углу подвала. А та душа с мальчишеским голосом крадется сюда, к Мальве, перешагивает через спящих, кто то из них вскидывается в страхе, а она шепчет уже совсем рядом: «Где вы? Где вы?» — «Сюда, сюда», — так же шепотом отвечает и Мальва, протягивает руки во тьму, нащупывает детские руки, совсем детские, теплые, с длинными худенькими пальчиками, привлекает к себе девочку, чует запах ее волос, ее возбужденное дыхание, гладит худенькие плечики. Девочку зовут Ритой, то есть Маргаритой, фамилия ее Эдельвейс.

Здесь их семнадцать. Семнадцать мальчиков и девочек. Самых маленьких разобрали по селам, а их, старших, отняли у родителей и на ночь загоняют в этот подвал, а утром под стражей выводят в город и заставляют разбирать домишки, в которых они родились и выросли. Родителей их держат на окраине в колхозном дворе, там лучше, чем здесь, там теплые стойла в коровнике, там есть где поспать, а здесь камень и страшная темнота, к которой Рита не может привыкнуть. Хоть бы одно окошечко… «Ой-йой-йой!» — кричит Гриша Яровер.