Зеленые тетради. Записные книжки 1950–1990-х

Как известно, автором проекта не только Спасской башни, но и ее знаменитых часов был шотландец Геллоуэй – механик и зодчий. Обидно для родины слонов.

Написать, написать о Петровском бульваре, где я ухитрился провести такую полнокровную молодость в такие жизнеопасные дни. (Комментарий, сделанный в 1990-х: «Покровские ворота» были написаны очень не скоро – двадцать лет спустя. Однако занятно, что так быстро, еще лишь в преддверии тридцатилетия, потянуло к воспоминаниям.)

1954. Право на гонение надо заслужить. Франс справедливо заметил, что «камнями бросают лишь в отягощенные плодами деревья».

L’education sentimentale. Страдание – мать народолюбия. Старая торная тропа интеллигентского «воспитания чувств».

Не уничтожишь в себе самосознание «рядового» – и не узнаешь, что есть жизнь. Дай бог, чтоб несчастными «Гостями» я обратил внимание на «хозяев».

О дурном художественном вкусе правителей можно писать, не уставая. Но не мешает иметь в виду, что это продуманная безвкусица.

Чем больше государственное сливается с иерархическим, тем меньше в нем остается творческого. Кому нужны генераторы идей? Требуются лишь исполнители.

Стоит истине победить, и она обнаруживает склонность ко лжи.

В творчестве может подвести умудренность и выручить – наивность. Начинаешь с жаром открывать открытое, и вдруг тебя выносит на необитаемый остров.

Люди стали говорить на особом языке – странная смесь газетного с необструганным. Слышишь клишированную фразу и рядом с ней – незаемное слово. Будто сигнал из древних времен, из доисторического периода.

Ночь из окна летящего поезда. В черной равнодушной пустыне рассыпана милостыня огоньков – богом забытый полустанок.

В галльской манере – прелесть необязательности. Читаешь у Дюамеля: «В молчании есть ядовитая доблесть опьянения». Неплохо. Однако можно и так: «В молчании есть ядовитое опьянение доблести». Щеголеватая вязь слов, свободная рокировка понятий. Глубокая убежденность в том, что литературу делают только стилисты.

Самое страшное сочетание – маленький человек и большой пост. Еще страшней – когда не бывает другого. Именно в нем – смысл системы.

Странную и печальную игру я выдумал: угадывать, как выглядели детьми помятые пожилые люди.

Уважаемое лицо Морковкина.

Писатель Бурлак-Молниеносный.

Решают не кадры, а отделы кадров.

Так она и не сумела понять, кем хочет быть для него – предметом роскоши или первой необходимости.

Вкус заменяет дар, а вкусы – убеждения. И насколько первые прочнее вторых!

Впечатление, что революционер по призванию подсознательно опасается полной победы революции. Его жизнь утрачивает смысл.

Любимое слово подонков – «нравственность».

Как весело, наверное, Эдмон Ростан встречал новый, 1898 год! Подумать, ему еще нет тридцати, всего три дня назад в Театре Порт Сен-Мартен состоялась премьера «Сирано де Бержерака». Все впереди, все так лучезарно! А были впереди лишь два десятилетия, отравленные болезнью и творческим закатом.

Настаивайте на своих недостатках и убедите, что это ваш стиль.

Не спешите считать мысль исчерпанной. Вскрывайте ее пласт за пластом. Геологи знают, сквозь сколько слоев нужно пройти, чтоб пробиться к девону.

Вы полагаете, ваша зрелость приходит тогда, когда откровения вдруг превращаются в трюизмы? Это всего только первый шаг. Важнейший вы делаете поздней, открывая в привычном нечто в нем спрятанное, ранее вами не обнаруженное. Это особенно проявляется, когда обращаешься к наследию давно прочитанного писателя. Творчество – это особый вид странного самовоспроизводства. Вы вчитываетесь в книгу покойника и видите: это – живой организм, подверженный закону развития. Уже завершенная работа как бы продолжает свой рост, соприкасаясь с иной эпохой. Время, похоже, не то привносит, не то сообщает новые качества, не говоря уж о новых смыслах. Не только эстетика – часть времени. Оно, в свою очередь, часть эстетики. (Комментарий, сделанный в 1990-х: Много лет спустя дряхлеющий Шкловский сказал мне: «Я не умею создавать, но я умею находить».)

Чувствую – следовательно, существую. Иной раз мне кажется, все и вся сговорились, чтоб я уже ничего не чувствовал.

1955 г. Гуманитарная наука отнюдь не наука гуманизма. Во всяком случае, в нашу пору.

Задача любой администрации – утвердить и освятить положение вещей.

Всю свою жизнь несчастен тот, кто хочет каждодневного счастья. Но каждодневное несчастье делает твою жизнь бессмысленной.

Какая ледяная весна! Я – в этой подмосковной больнице. Отец – уже месяц, как зарыт в коричневой бакинской земле. Громадная страна между нами и лишь ночное черное небо сейчас и над ним и надо мной. (апрель 1955 г.)

Прощание – колыбель свободы. Но очень редко – для остающихся.

Писатели, собираясь вместе, дурно действуют друг на друга. И – чем выше число собравшихся, тем ниже уровень их общения.

Прокурорский пароксизм: ваши руки в крови до пят!

Его любовь была мягкой, вязкой, тягучей – подобие пластилина.

Простодушие как условие счастья. Если нет простодушия, любая удача тебя не спасет от меланхолии.