Зеленый берег

А тетушка Забира, как бы угадав мысли Гаухар, выпрямилась, согнутыми указательными пальцами слегка потерла глаза.

— Прямо-таки за душу берут эти песни. Будто околдовывают человека. Увидеть бы этих артистов, чтоб спасибо сказать.

— Одного вы видели, тетушка Забира, — напомнила Гаухар. — Он приходил к нам домой. Могли бы поблагодарить.

Тетушка Забира обиженно сморщила лицо.

— Э, Гаухар, зачем смеешься надо мной? Неужто я не понимаю, какая птица поет, какая только крыльями хлопает?

Пришлось сконфуженной Гаухар просить извинения у Забиры, да и себя выручать, шутка-то оказалась неуместной.

А Забира, уже забыв свое недовольство, говорила; — Жаль, дедушки Рами нет в живых. Вот кто пел в молодости! Мы всей улицей собирались слушать его. Нынешние певцы уже не поют тех песен. А надо бы вспомнить их.

— Кто-нибудь учил дедушку Рами пению?

— Какое там учил! Пел, как сердце подсказывало, — только и всего. Кабы нынешнее время, непременно записали бы его песни на пластинку. А тогда кому это нужно было? Вздохнув, тетушка Забира ушла на кухню, стало слышно, как она рубит тяпкой мясо. Гаухар опять принялась за тетрадки. Солнце уже переместилось, светило в боковое, выходящее во двор окно. Изредка слышно было, как тенькает капель с крыши. Это предвестница весны. А когда нагрянет настоящая весна, пожалуй, не засидишься дома с тетрадками. Все живое будет увлечено весенними ручьями.

Только успела Гаухар подумать об этом, послышался стук калитки во дворе. Батюшки, Миляуша с Вильданом!

— Тетушка Забира, гости! — крикнула Гаухар.

— Проходите, проходите! — уже доносился из сеней голос Забиры.

— Ой, как бы не сглазить, тетушка Забира, ты как расцветающий бутон!

— Ну и скажешь, ты, Миляуша! Этому бутону под семьдесят.

— Вы прибавили, тетушка Забира!

— Миляуша по выходным дням говорит только правду, — со смехом сказал Вильдан и протянул обе руки, почтительно здороваясь с Забирой.

— А в другие-то дни, значит, привирает твоя молодуха, Вильдан?

— В другие дни что жены ни скажут, мужья стараются не слышать.

— И хорошо делают, — подхватила Забира. — Больше мира в доме.

Перебрасываясь шутками, гости сели к столу, накрытому белой скатертью. Только разместились — опять стук калитки. В окне мелькнула серая каракулевая шапка Агзама. Миляуша, словно ждала этой секунды, быстро повернулась к Гаухар и, конечно, не смолчала:

— О господи, может же человек так измениться за одно мгновение! Что с тобой, Гаухар?

Но Гаухар, вспыхнув, подбежала к двери. Агзам чуть было не столкнулся с ней. Какую-то минуту он смущенно стоял у порога.

— Ну проходи же, проходи! — говорила Гаухар, больше подбадривая себя, нежели гостя.

— Здравствуйте! — обратился ко всем Агзам, стараясь преодолеть свое смущение.

Когда появляется новый человек, люди за столом умолкают и не сразу находятся, как возобновить разговор. Впрочем, Миляуша не заставила долго себя ждать:

— Гаухар, ты ведь хорошо помнишь нашу поездку по Волге? Так вот, нынче ночью, во сне, конечно, я второй раз совершила это путешествие… Будто приближаемся мы к Астрахани. Пассажиры высыпали на верхнюю палубу. Там же и гармонист со своей гармонью. Ну, поем! Ты, Гаухар, еще не забыла «Алмагуль»?.. Агзам-абы, вы когда-нибудь слышали «Алмагуль»? Удивительная песня!

И Миляуша негромким, приятным голоском пропела:

Из дальних я жарких степей
Приехала гостья на Волгу,
Тоскуя по нежной любви.
А звали ее Алмагуль…

— Неплохо, Миляуша, право, неплохо! — похвалил Агзам. — Вам бы выступать в художественной самодеятельности.

На Миляуше было широкое платье, какие вынуждены носить беременные женщины. Избегая показывать располневшую свою фигуру, она не поднялась с места даже в ту минуту, когда в комнату вошел новый гость, так и сидела на скамье между горшков с цветами. Но и при своем невыгодном положении Миляуша осталась Миляушей, за словом не полезла в карман:

— Куда уж теперь в самодеятельность, Агзам-абы, — таланта, может, и хватило бы на один вечер, да вот беда… платье на мне не того покроя, не для сцены… А песенка все же хороша! Правда, Гаухар? Неужели позабыла, как мы пели ее?!

Но Гаухар только улыбнулась в ответ, — ей было почему-то не совсем удобно говорить при Агзаме о том, как веселились они во время поездки в Астрахань.

Не дождавшись ответа от подруги, Миляуша обратилась к тетушке Забире:

— Поддержите меня, тетушка Забира! Ведь красивая песня, правда? Эх, не умеет наша молодежь ценить! Но вы-то, тетушка, понимаете толк в манесебар.

— Ба! — изумилась тетушка Забира. — Да ты, Миляуша, оказывается, исконная татарка. Ведь манесе довольно старинное словечко, не часто услышишь теперь.

А задорная Миляуша не унималась:

— Я, тетушка Забира, не меньше, чем вы, исконная татарка. А о песне вы так и не сказали ничего.

Но Забира уже заторопилась на кухню, сказав на ходу;

— В наших краях мне не доводилось слышать эту песню. Может, она и хороша, да не для моих ушей.