Зеленый человек (СИ)

Середина семидесятых, институтское мужское общежитие, и я со своими нескончаемыми прыщами на лице. Помнится, у Мишки их тоже хватало, и выпивал он из-за этого не меньше. Но — он еврей, а я русский. Ему этого делать нельзя, а мне можно. Как там у Чехова:

«Мне противны: игривый еврей, радикальный хохол и пьяный немец…».

Так вот пьяный еврей — это тоже не очень естественное положение дел. Как-то я читал книгу рассказов Михаила Веллера, очень талантливого писателя и уважаемого мною человека, который много потом чего верно предсказал. Писал он и о своём пьянстве, был, оказывается и у него такой период в жизни.

— Целый месяц я пил, — писал он, — обрюзг, опустился. На улицу выходил только затем, чтобы перейти через дорогу и взять в магазине напротив очередную порцию водки. -

Очень правдоподобно писал Веллер. Но я сам из пьющей семьи, вернее, мой отец выпивал, а потому я могу оценить, когда человек приукрашивает свои подвиги на пьяной почве, а когда пытается скрыть свой непреоборимый недостаток. Я думаю, Веллер в конечном счёте преодолел свой порок, поэтому так откровенно и с бравадой писал о нём. Впрочем, как и я про свои прыщи. Если бы у меня остались от них хоть какие-то отметины на лице, вряд ли бы я когда об этом заикнулся. Другое дело мой отец, он про своё пьянство всегда всё скрывал, старался смягчить неприятный процесс.

Как-то я приехал с Севера в отпуск, отец был дома в своём обычном состоянии.

«Утихомирь его, — обратилась ко мне мать, — уже месяц, как пьёт».

«Надя, ну что ты сыну на меня наговариваешь, — обижался отец, — ещё и двух недель нет, как пью…».

То есть две недели он за запой не считал…

«Самогон просто некачественный попался, — прибавлял он, оправдываясь, — дерьмовый какой-то».

«Во-во, — подхватывала мать, — на курином помёте настоянный, чтобы потом опохмелиться было нельзя. Вот теперь и пей его целый месяц…»….

Но мы с Мишкой в институтские времена дерьма не пили. Употребляли в основном вино, молдавское. Гриншпон даже в гостях у меня в Почепе был, где я его познакомил со своим отцом. Потом мы все вместе пилили дрова, заготавливая их на зиму, потом кололи их и складывали в штабеля. Под конец работы отец вынес нам прямо во двор из кладовой порядочный кус первоклассного окорока, который сам закоптил. И ещё достал водочки чистенькой из холодильника в запотевшем графинчике. После трудов праведных это было высшим пилотажем.

«Сила», — как говаривал он тогда.

Отец сам разлил нам по рюмкам и сам нам поднёс.

Да-а, было время…так о чём бишь я? Совсем забыл.

А-а, про Мишку Гриншпона я рассказываю, про зелёного человека, как его однажды обозвал один из наших преподавателей. Грин — зелёный, шпон — медный, так что на поверку Мишка не просто зелёным оказывается, а ещё и медным…

На гитаре он хорошо играл и в музыке разбирался. Жил тоже в нашем общежитии, но этажом выше. А я тогда с Борей проживал в одной комнате, ну, вы Борю знаете. Красавец, любимец женщин, и до сих пор им остаётся, к тому же певец замечательный. Пел он в те времена, скажу я вам без ложной скромности, не хуже Градского. Поэтому, когда мы с ним выпивали по рюмке и начинали петь что-нибудь из репертуара Есенина, или из народных песен, голоса наши слышны были у входа в «Майский парк», а это за три квартала от общежития.

«Для меня нет тебя прекрасней, — выводили мы во весь голос (не в такой, конечно, «Голос», который сейчас показывают по телику по пятницам, он нам и в подмётки не годится, а в настоящий), — но ловлю я твой взор напрасно… и т. д.», — продолжали мы.

Жили мы с Борей на четвёртом этаже, Гриншпон на пятом, так что ему было слышно нас сразу, и он тут же спускался к нам с гитарой, саккомпанировать. Играл он в институтском ансамбле, слух у него был отменный, к тому же, он прилично знал английский, что по тем временам было редкостью. Мы ему тоже наливали, Мишка не отказывался, потому что был душа человек и компанейский парень. Короче, настоящий русский, в отличие от многих нас. Он меня и с женой моей познакомил, и Борю тоже с его будущей супругой. Правда, они потом развелись…

Но вот однажды он пришёл в нашу комнату без приглашения, то есть, не услышав наших призывных рулад. В комнате я был один, Боря уехал домой к родителям. Пришёл Мишка с гитарой и с бутылкой водки. Как сейчас помню, был вторник 9-го декабря 1980-го года. Были мы уже к тому времени пятикурсниками.

«Ты один»? — спросил он.

Я утвердительно кивнул головой.

«Выпьешь со мной»? — его голос показался мне жалким.

«Что за праздник? — попытался я улыбнуться, — и почему ты такой грустный»?

«Сегодня у меня горе, — начал тихо Мишка, — большое горе. Два часа назад по «Голосу Америки» сообщили, что убит Джон Леннон…», — он смахнул слезу, а я насторожился.

«Это который из битлов»? — робко поинтересовался я.

«Ты не понимаешь, — начал он горячо, — и никто не понимает в нашей стране, какая это потеря для музыкального мира, да и для мира вообще…. Сегодня нехороший день, — прибавил он, понурив голову, — и я не хочу оставаться один… Потом поймут, что это был за человек…, - закончил он уже спокойнее, — все поймут».