Зеленый Дом

— Во всем краю хоть шаром покати, — сказал Фусия. — Эти собаки теперь настороже и чуть что прячутся. Я двинусь дальше, если понадобится, сунусь и' в города, но добуду каучук.

— Лалита забрала все твои деньги? — сказал Акилино. — Оставили они тебе что-нибудь?

— Какие деньги? — сказал Фусия, съежившись и придерживая у рта одеяла. — О каких деньгах ты говоришь?

— О тех, которые я тебе привозил, Фусия, — сказал Акилино. — Которые ты нажил грабежами. Я знаю, что ты их прятал. Сколько у тебя осталось? Тысяч пять? Десять?

— Не зарься на них, никому на свете у меня моего не отнять, — сказал Фусия.

— Не хорохорься, и без того тошно, — сказал Акилино. — И не смотри на меня так, меня этим не испугаешь. Лучше отвечай на мой вопрос.

— Неужели она меня так боялась? — сказал Фусия. — Или они просто забыли впопыхах забрать мои деньги? Лалита знала, где я их прячу.

— А может, она не взяла их из жалости, — сказал Акилино. — Может, подумала: туго ему придется одному, доходяге, оставим ему по крайней мере деньги, пусть хоть этим утешается.

— Лучше бы эти собаки украли их, — сказал Фусия. — Без денег этот тип не согласился бы взять меня. А у тебя доброе сердце, ты не бросил бы меня, старик, отвез бы назад, на остров.

— Ну вот, наконец ты немножко успокоился, — сказал Акилино. — Знаешь, что я сделаю? Разомну несколько бананов и сварю их. В последний раз отведаешь языческой еды — с завтрашнего утра будешь есть по-христиански.

Старик засмеялся, повалился на пустой гамак и начал раскачиваться, отталкиваясь ногой.

— Если бы я был твоим врагом, меня бы здесь не было, — сказал он. — Я оставил бы себе эти пятьсот солей, и поминай как звали. Ведь я заранее знал, что на этот раз у тебя не будет товара.

Дождь хлестал по террасе и глухо барабанил по крыше; от порывов горячего ветра колыхалась москитная сетка, словно взмахивал крыльями белый аист.

— Нечего тебе так укрываться, — сказал Акилино. — Я же знаю, что у тебя слезает кожа с ног.

— Эта стерва тебе рассказала насчет москитов? — пробормотал Фусия. — Я расчесал себе ноги, и они у меня загноились, но теперь уже подживают. Эти собаки думают, что, если я прихворнул, я не стану их искать. Посмотрим, кто будет смеяться последним, Акилино.

— Не переводи разговор на другое, — сказал Акилино. — Ты в самом деле поправляешься?

— Дай мне еще немножко, старик, — сказал Фусия. — Там еще осталось?

— Возьми мою миску, я больше не хочу, — сказал Акилино. — Насчет еды я вроде уамбисов — каждое утро, как проснусь, варю себе это хлебово.

— Я буду тосковать по острову больше, чем по Кампо Гранде, больше, чем по Икитосу, — сказал Фусия. — Мне кажется, только там я и чувствовал себя в родном краю. Я даже по уамбисам буду тосковать, Акилино.

— Выходит, все тебе дороги, и Пантача, и уамбисы, только не твой сын, — сказал Акилино. — О нем ты даже не вспоминаешь. Неужели тебе наплевать, что Лалита увезла его с собой?

— Может, это и не мой сын, — сказал Фусия. — Может, эта сука…

— Молчи, молчи, я знаю тебя уже не первый год, и ты меня не проведешь, — сказал Акилино. — Скажи по правде, как твои ноги? Лучше или еще хуже?

— Не разговаривай со мной в таком тоне, ты себе больно много позволяешь, — сказал Фусия нетвердым голосом, с каким-то жалобным подвыванием, и умолк.

Акилино встал с гамака и подошел к нему. Фусия закрыл лицо и весь сжался.

— Не стыдись меня, дружище, — прошептал старик. — Дай-ка я посмотрю.

Фусия не ответил, и Акилино приподнял край одеяла. Фусия лежал без сапог, и старик с минуту смотрел на его голые ноги, впившись ногтями в одеяло, приоткрыв рот и наморщив лоб.

— Мне очень жаль, но нам пора, Фусия, — сказал Акилино. — Надо двигаться.

— Подожди еще немножко, старик, — плачущим голосом сказал Фусия. — Послушай, дай мне огня, я выкурю сигарету, и ты отвезешь меня к этому типу. Это займет каких-нибудь десять минут, Акилино.

— Ладно, кури, только побыстрее, — сказал старик. — Он, наверное, уже ждет нас.

— Смотри уж всё, — простонал Фусия под одеялом. — Я и сам не могу привыкнуть. Смотри выше.

Он согнул ноги и, снова вытянув их, скинул на пол одеяла. Теперь обнажились ляжки, пах, безволосый лобок, член, превратившийся в дохлого червячка, и живот, с которого кожа еще не слезала. Старик поспешно наклонился, поднял одеяла и накрыл Фусию.

— Видишь, видишь? — всхлипнул Фусия. — Я уже не мужчина, Акилино.

— Он еще обещал мне, что будет давать тебе сигареты, когда ты захочешь, — сказал Акилино. — Так что имей в виду, как тебе захочется курить, попроси у него.

— Мне хотелось бы умереть на этом самом месте, — сказал Фусия. — Внезапно, так, чтобы я и опомниться не успел. Ты завернул бы меня в одеяла и подвесил бы к дереву, как делают уамбисы. Только никто не стал бы меня оплакивать каждое утро. Чего ты смеешься?

— Да вот смотрю, как ты делаешь вид, что куришь, а сам не затягиваешься, бережешь сигарету, чтобы протянуть время, — сказал Акилино. — Раз мы все равно поедем, какая тебе разница, двумя минутами раньше или позже.

— Как же я туда поеду, Акилино, — сказал Фусия. — Ведь это очень далеко.