Зеленый Феникс

Асканий сидел вместе с отцом и троянцами. Костер освещал прижавшихся друг к другу бородатого Ниса и безбородого Эвриала, не обращавших никакого внимания на женщин, с томлением поглядывавших на них. В тридцать пять женщины выглядели на шестьдесят, потому что не могли забыть деревянного коня, колонн, похожих на огненных драконов, убитого царя и уведенную в рабство царицу.[35] Мужчины постарше с легкостью сошли бы за пиратов – кожа у них потемнела и растрескалась, как старая парусина, но их отличало особое сияние глаз, позаимствованное у Энея за пятнадцать лет совместных странствий.

Повеса кружился вокруг костра, его раздвоенные копыта были изящны, как ноги танцующей девушки, а соловьиная флейта пела нежную, тонкую мелодию. Неожиданно он остановился перед Энеем:

– Мой царь!

– Что, Повеса?

– Спой для нас. В твоей груди песня. Нельзя прятать ее.

Асканий живо поддержал просьбу Повесы. Он тоже видел песню, и ему очень хотелось присоединиться к той мелодии, к которой его сегодня не допустили.

– Да, отец. Ты не пел с тех пор, как мы приплыли в эту страну. Знаешь, я настроил твою лиру.

Эней улыбнулся и покачал головой:

– Это очень личная песня.

– Она о любви? – спросил Эвриал.

– Да.

Эвриал и Нис посмотрели друг на друга и в один голос сказали:

– Спой нам.

Эней поднялся и взял из рук Аскания лиру. Он начал играть, так легко пощипывая струны, что они оставались почти неподвижными. Казалось, он освобождает заключенную в них мелодию, а не заставляет их исполнять свою. Затем он запел, и люди смотрели на него с таким восхищением, как можно смотреть лишь на бога, и верили ему, сыну Афродиты, но они восхищались бы им не меньше, будь он сыном простой кухарки. Асканий любил Энея и тоже восхищался им, но так, как может восхищаться лишь близкий человек: он видит в нем сначала друга, а затем отца; отца – и лишь затем бога; такую любовь не часто знают и редко понимают молодые люди.

Гранат кровавый, алый альмандин,
Агаты, сердолик и хризопраз,
И малахит, и дымчатый топаз,
И серпентин
Она носила.
Красных, как заря,
Птиц из порфира – волосы скрепить.
И грелась у нее на шее нить
Медовоцветных бусин янтаря.
Нарциссы, маки, ирисы, акант
И гиацинтов пурпур или синь,
Медвяный клевер, водосбор, полынь
И амарант
Она растила.
Розы пышный цвет,
Лаванду, мяту – чтоб свои покои
Наполнить ароматом. И левкои,
И хрис – медово-желтый златоцвет.

Все молчали. Что могли сказать смертные о песне бога? Закаленные в боях воины, не скрывая своих слез, плакали, стоя рядом с кипами корабельных парусов. Тень былой красоты промелькнула по изможденным лицам женщин, когда-то знавших не такие залы и иные цветы.

Но Эней не грустил. Он спел хвалебную песнь, а не плач. Она была о настоящем, а не об ушедшем. На лице его блуждала спокойная улыбка, он больше не нуждался в воспоминаниях.

Будто вызванный песней дух, Меллония вышла из леса и ступила в освещенный огнем круг.

Эней подошел к ней и, взяв за руку, подвел к своим друзьям. Она пошла за ним без стеснения и стала слушать, что он говорит:

– Пятнадцать лет вы следовали за мной; некоторые из ваших друзей погибли за меня, и впереди нас ждет еще немало испытаний. Но я прошу, чтобы вы, мои друзья, стали друзьями Меллонии, моей любимой и моей невесты.

Люди поднялись со своих мест и стоя приветствовали Меллонию. Она прошла среди них, оставляя за собой аромат коры и бергамота. Даже на лице Повесы ненадолго появилось благородное выражение. Один из двух неразлучных друзей, Эвриал, сказал:

– Повелительница пчел, любимая человеком, которого мы любим почти как друг друга, Нис и я вверяем тебе наши жизни.

Старуха, морщинистая, как высушенный на солнце кирпич – бывшая служанка царицы Гекубы, – проговорила:

– Троя обрела вторую царицу.

– Мне кажется, – ответила им Меллония, – самое прекрасное в этом лесу, в мире, по которому вы странствовали, а также за его пределами, это то, что мужчина и женщина или два друга могут соединиться и телами и душой, будто обратившись в пламя на жертвеннике Богини. – А затем, повернувшись к Энею: – Любимый, нам надо поговорить.

Асканий хотел отойти от них, ведь он в конце концов был отдельным пламенем, но Меллония позвала его:

– Ты тоже должен пойти с нами, Феникс.

Они дошли до устья Тибра, где он, расширяясь, впадал в море. Дельф медленно описывал в воде круги, наблюдая, не появятся ли акулы или карфагенские галеры.

– Здесь нет акул, Дельф, – обратилась к нему Меллония. Услышав ее голос, он перестал кружить и заснул своим прерывистым сном.

– Мне холодно, – сказал Асканий. Хотя ночь была теплой, костры были разложены лишь для того, чтобы отпугнуть львов и запечь в глиняных очагах рыбу. – Я принесу плащ.