Зеленый король

— Как ты, черт побери, узнал, что я в Италии? Я нашел твою записку у Берчика в последний момент. Завтра я уезжаю из Рима.

Климрод объяснил, что он зашел к Берчику, "чтобы поговорить с кем-нибудь из «Моссада» или «Хаганы», и что, вынужденный удостоверить свою личность, он назвал фамилии людей, способных за него поручиться.

— В том числе и твою. А Берчик сообщил мне, что ты в Риме. У тебя есть свободных часа два? Мне хотелось бы кое-что тебе показать.

Он привел Байниша на улочку, выходящую на виа Кре-шенцио, буквально в двух шагах от площади Святого Петра, показал ему табличку с итальянским и немецким текстом.

— Здесь конец маршрута. На Боденское озеро они приезжают из Германии через Линдау и Брегенц или же через перевал Решен, который два года назад переходили и мы. Они едут на машинах, иногда на автобусах, а ночуют в монастырях францисканцев. Я для тебя составил их перечень. Одного из тех, кто их сопровождает, зовут Арни Шайде. Есть еще женщина по имени Герда Хюбер. Вот, держи список фамилий. В Риме заботу о них принимает на себя германский прелат Хайдеман, который руководит одной из организаций Ватикана. Хайдеман снабжает их паспортами Красного Креста. Некоторые из них получают даже сутаны и поддельные документы от иезуитов. Италию они покидают через Бари, а чаще всего — через Геную. Кое-кто едет в Испанию, в Сирию или в Эфиопию, но большинство отплывает в Южную Америку. Сотни нацистов уже бежали таким образом.

Байниш был озадачен.

— Откуда эта лавина сведений?

— Я их получил, занимаясь поисками совсем другого рода, — ответил Реб Климрод. — Мне было необходимо кому-то их сообщить.

Последняя фраза подразумевала, что у Реба нет ни шефа, ни организации, которым он должен был давать отчет. Байниш (его личная карьера пошла вверх: в конце концов его сочли слишком умным для подрывника и начали доверять ему более деликатные поручения) знал, что его бывший попутчик порвал все связи с сионистскими организациями. Кто-то рассказывал ему о Климроде, работающем с этими безумцами из «Накама». Яэль спросил:

— Ты по-прежнему с ними, Реб?

— Нет. Уже давно нет.

— А где Лазарус?

— Погиб.

Других комментариев не последовало. Теперь они шли по набережной Тибра. Байниш разглядывал Климрода и находил, что тот изменился. Изменился не ростом или сложением, хотя Реб и подрос на несколько сантиметров, и прибавил в весе несколько килограммов. Но у него были все та же фигура неудачника, обманчиво медлительная походка, тот же бездонный взгляд. Изменение заключалось в другом — в какой-то усилившейся жестокости, и главное — возникла уверенность в своей судьбе.

— Ты нашел то, что искал, Реб?

— Почти.

Молчание. Потом вдруг Байниш сказал:

— Я всегда дружески к тебе относился. Очень дружески. Если тебе что-либо потребуется…

— Ничего не надо. Спасибо.

И опять молчание. Чтобы чем-то его заполнить, Байниш стал рассказывать о той стране, что зарождалась на берегах Тивериадского озера и реки Иордан, где у них — у Реба, у него, у множества людей, уже приехавших или тех, кто приедет в будущем, — будет наконец-то свое место на земле; он воодушевился, взывал к предстоящим великим делам, хотя бы в пустыне Негев, которую начали осваивать.

Последовал очень спокойный, но окончательный ответ:

— Без меня, — сказал Реб.

— Ты ведь такой же еврей, как и я. Быть евреем может тоже означать жизненный выбор.

— Я ничто. Ничто.

Яэль Байниш переписал (своим мелким почерком ему пришлось заполнить двадцать страниц) список фамилий, монастырей, явок, все те сведения, которые Реб собрал, «занимаясь поисками совсем иного рода». Странным образом чувствуя себя не в своей тарелке, Байниш рассмеялся:

— Можно подумать, что ты делаешь нам прощальный подарок…

— Что-то в этом роде, — подтвердил Реб.

И тут в глубине его светлых зрачков появился какой-то дружелюбный, очень теплый блеск, медленно возникала улыбка. Длинная рука обняла Байниша за плечо:

— Спасибо, спасибо за все.

Реб ушел, перейдя Тибр по мосту, расположенному напротив пьяцца делла Ровере.

— 15 -

Аркадио Алмейрасу было в то время пятьдесят шесть лет. Он мечтал стать художником и вместе с Эмилио Петторути был им лет пять-шесть в начале двадцатых годов; он ездил даже в Берлин, чтобы встретиться с Клее, и прекрасно помнил о трех-четырех визитах, которые нанес Кандинскому в Веймаре. Но это было в те времена, когда он надеялся, что обладает толикой, крохотной толикой таланта. «Хотя нет у меня и ее. Пустыня Гоби». Он спросил:

— А кто, по вашему мнению, это нарисовал?

Высокий молодой человек пожал плечами:

— Фамилия художника вроде бы Кандинжки. Но картина стоит довольно дорого, я в этом уверен. Не меньше тысячи долларов.

Он говорил на вполне правильном, хотя несколько спотыкающемся испанском.

— Вы француз?

— Бельгиец, — ответил молодой человек.