Зеленый король

— Я познакомился с Иосифом[43], когда он еще возглавлял комиссариат по делам национальностей в Петрограде. До этого был соредактором «Правды» вместе со Львом Каменевым. Вы знали Льва?

— Совсем не знал, — ответил Реб.

Медленно подъехали две черные «Победы». Харлан продолжал сыпать воспоминаниями. Обе машины остановились у тротуара, из них вышли шоферы и распахнули дверцы. И сразу же к ним подошли люди из КГБ, Комитета государственной безопасности. «О, Мамита, — подумал Диего, — если бы ты видела своего сына среди красных!» Харлан с Федоровым сели в головную машину, Диего с Климродом расположились во второй. Окна были прикрыты занавесками. Диего прошептал по-испански: «Выберемся ли мы из этой страны, Реб?» Он хотел еще что-то сказать, когда встретился взглядом с сидевшим в машине полицейским. «Говори по-английски», — сказал Реб.

Ехали минут пятнадцать — двадцать, очень медленно. Первая остановка и первая проверка были в воротах. Потом проехали всего несколько десятков метров. На этот раз появился Федоров, приглашая их выйти из машины на не быстром, но правильном английском. Подняв голову, Диего увидел, что они оказались в просторном внутреннем дворе огромного здания: от всего вокруг веяло холодом, и почти повсюду стояли часовые в штатском, Снова проверка, на сей раз в фойе, откуда вела широкая лестница. Тут начался разговор, которого Диего понять не мог: его начали по-русски Федоров и Харлан, а продолжился он по-польски с участием Реба.

Реб сказал:

— Диего, нам разрешили подняться к министру. Оставайся здесь и жди.

— Не задерживайся.

Дрожа от страха, Диего смотрел, как Реб, Харлан и Федоров ушли в сопровождении мужчины. Они вступили на лестницу и пропали из виду, Диего наконец сел на стул, который ему предложили, и единственный раз, когда он захотел встать немного размяться, ему ясно дали понять, что лучше оставаться на своем месте.

Наверное, через час наверху возникла какая-то суматоха, все с явной нервозностью забегали. На верхней площадке появился полный мужчина в очках и сошел вниз. Не успел он поравняться с Хаасом, как между аргентинцем и неизвестным встали трое. Мужчина прошел, бросив быстрый взгляд в его сторону, и вышел в окружении оцепеневших людей. Он сел в большую машину и уехал.

Прошло еще два часа, и Диего уже представлял себя в Сибири с ядрами на ногах или с выжженными каленым железом глазами, как у Михаила Строгова. Больше всего его беспокоил поддельный паспорт Реба, который он сам ему изготовил.

…Но наконец-то появились Реб, Харлан и Федоров. Лицо Реба выражало невозмутимое спокойствие. Он сразу же велел Диего:

— Ничего не говори, молчи.

На улице стемнело, и зажглись очень редкие огни Москвы. Настал момент, когда Диего оказался с Ребом наедине в одном из номеров гостиницы «Метрополь». Диего хотел было заговорить…

— Не время, — сказал Реб. — Молчи.

Они провели вечер с Харланом и Федоровым; оба пили не закусывая, и казалось, что ничуть не пьянеют. Поужинали на улице Горького, в ресторане «Арагви». Потом вернулись в «Метрополь».

— Расскажи мне о твоем дяде Освальдо и о его поместьях в Аргентине, — попросил Реб.

Это означало: и помалкивай обо всем другом.

На следующий день продолжалась все та же комедия: машины с опущенными занавесками, эскорт, бесконечные ожидания Диего Хааса по утрам и после полудня, тогда как Реб Климрод и Харлан, неотлучно сопровождаемые Федоровым, казалось, обошли одно за другим все московские министерства…

Завтра наступило 31 декабря. Вечером они сели в самолет, вылетающий в Хельсинки. И лишь в финской столице, шагая в недосягаемости от нескромных ушей по просторной площади Раутатиори, запруженной трамваями, Реб Климрод с улыбкой сказал:

— Ты ничего не понял?

— Чему здесь удивляться? — с горечью спросил Диего. — Я обижен, Реб. Разве мы не были у Ивановых? Или мне приснился кошмар, а?

— Мы к ним ездили.

— Кто этот тип в очках, с такими страшными глазами?

— Лаврентий Берия.

— Madre de Dios[44], — вскричал Диего. — Сам Берия?

— Да.

— И ты с ним разговаривал?

— Да. И не только с ним, Диего. У Сталина я даже добился того, чего хотел.

Он взял своего аргентинского друга под руку.

— И это совсем просто, Диего. Прежде всего это зерно, на экспорт которого твой дядя Освальдо получил разрешение у президента Перона при посредничестве твоей подруги Эвиты. Ник Петридис, а точнее, его брат Тони погрузит его на мое судно и другие суда. Улавливаешь?

— Едва.

— Зерно будет доставлено в Советский Союз, в порт на Черном море. В обмен на зерно получим картины: холсты Филонова, Малевича, Татлина, Лисицкого, Янкелевского, две работы Натальи Гончаровой, три работы Кандинского, три Шагала, две Рабина, работы Соболева. И других. Мне даже обещали в качестве премии холсты Сезанна и Матисса, не говоря о двух-трех Пикассо, которые были куплены Щукиным и Морозовым, двумя торговцами картинами, которых ты наверняка знаешь, прежде чем Ленин с помощью Харлана не покончил со всем этим. Но своего последнего обещания Сталин не сдержит, Диего.

— Не сдержит?