Зеленый король

Англичанин заметил его первым, но ничего не сказал. Англичанин сердился. Ему был омерзителен едкий запах табака «капораль», который курил француз; он ненавидел американца, который выводил его из себя своими бесконечными рассказами о бейсбольных матчах и победах над женщинами во время его пребывания в Лондоне до июня 1944 года; и, наконец, он абсолютно презирал русского, который, кстати, даже не был русским, потому что, имея узкие глаза, чисто монгольский тип лица и был туп, как пробка. Что касается шофера-австрийца и, хуже некуда, коренного венца, то его постоянный цинизм, а главное, отказ считать себя побежденным врагом делали его совершенно невыносимым.

Англичанин промолчал, но в следующие секунды американец тоже поднял голову и вскрикнул. Взгляды пятерых мужчин тут же устремились на фасад.

Это был фасад особняка. Особняк был небольшим трехэтажным строением с мансардой, с шестью окнами в ряд на каждом этаже, с балконами на двух первых уровнях, самый низкий и самый главный из этих балконов возвышался над величественной входной дверью, расположенной на верху мраморной лестницы и обрамленной двумя колоннами, о которые опирались атланты; общий стиль был весьма чистым венским барокко; особняк почти два века назад был построен учеником Иоганна Лукаса фон Хильдебрандта, одного из создателей Хофбурга.

Все это оставило каменно-безразличными пятеро мужчин в джипе. Они видели только фигуру, словно прибитую — руки и ноги в форме креста — на фасаде, на уровне третьего этажа, в десяти — двенадцати метрах над пустотой; она стояла к ним лицом, наподобие распятия. Этот последний образ сразу же возник сам собой. Все способствовало ему: невероятная худоба высокого распятого тела, на котором мешком висели брюки и рубашка — слишком свободные и слишком короткие, — босые ноги, изможденное лицо с огромными глазами, такими светлыми, что они казались почти белыми в пучке лучей передвижного прожектора, и рот, приоткрытый в гримасе, выдающей достигшие своего пароксизма усилие и страдание.

На самом деле эта сцена продолжалась всего несколько секунд. Помогая себе ключом, цепляясь за края простенка, фигура задвигалась. Пучок лучей поймал ее в последний раз в то мгновенье, когда она перелезала через перила балкона. Послышался шум разбитого стекла, еле уловимое поскрипывание балконной двери, которая открылась и закрылась. Воцарилась тишина.

— Квартирный вор, невозмутимо заметил шофер-венец. — Но это мальчишка, несмотря на его рост.

Намек был ясен: международный патруль имел право вмешаться в это дело лишь тогда, когда в него оказался бы впутан представитель оккупационных сил. Уголовными, преступлениями ведала австрийская полиция. Они предупредили центральный секретариат. Прошло добрых десять минут до прибытия инспектора в сопровождении двух агентов.

Ребу Климроду с лихвой хватило этого времени.

Потом двадцать, может быть, тридцать минут разные звуки доносились до него, как-то странно накладываясь, друг на друга.

Эти шумы, а затем другие, воображаемые, всплывшие из глубины памяти с четкостью, которая повергла его в дрожь: радостные топ-топ Мины, бегающей или прыгающей в коридорах; пианино Катарины, играющей Шуберта; голос их матери Ханны, окрашенный польским акцентом — от него она никак не могла полностью избавиться, — тихий, умиротворяющий голос Ханны, который создавал вокруг нее покой — так же как от камня, брошенного в пруд, по воде плавно расходятся круги, — и говорил вечером в среду 2 июля 1941 года: «Мы, дети и я, поедем во Львов, Иоханн, благодаря паспортам, которые нам достал Эрих. Мы будем в Львове завтра вечером и останемся там до понедельника. А во вторник вернемся в Вену. Иоханн, мой отец и моя мать никогда не видели своих внуков…»

У Реба Михаэля Климрода были точно такие же глаза, как у его матери Ханны Ицкович-Климрод, родившейся в 1904 году в Львове, где ее отец был врачом. И она сперва мечтала пойти по его стопам, если бы не двойное препятствие: она была женщиной и еврейкой. Она начала изучать литературу в Праге, где квота студентов-евреев была менее ограниченной, и, в конце концов, под тем смутным предлогом, что ее дядя держит торговлю в Вене, она и перебралась сюда, чтобы возобновить изучение права. Иоханн Климрод был ее профессором в течение двух лет. Он был на пятнадцать лет старше Ханны; степные глаза Ханны привлекли взгляд профессора, исключительная живость ума, и юмор галицийки сделали остальное. Они поженились в 1925 году; в 1926-м родилась Катарина, в 1928-м — Реб, в 1933-м — Мина…