Зеленый луч №2 2017

Сад был огромен и весь пронизан светом. Деревья в нем были высоки и раскидисты, и повсюду яркими пятнами сияли цветы. Это теперь я понимаю, что было в нем всего-то десять-двенадцать соток, и деревья особой высотой не отличались, и цветы были самые обычные, но ведь тогда я была совсем маленькой девочкой, и с высоты своих немногочисленных сантиметров и совсем еще немногочисленных лет несколько преувеличивала и приукрашивала действительность. Тогда – поверьте, те, кто не помнит этого за собой! – мне удавалось видеть и различать краски, впоследствии исчезнувшие из моего взрослого зрения, какие-то невероятные их оттенки. В некоторых случаях мне удавалось проверить себя впоследствии – книги или вещи, где эти краски присутствовали, сохранились, и я рассматривала их с удивлением и спрашивала себя, что же такое видела я тогда? Например, на пестром махровом халате мне удалось обнаружить три совсем крохотных вкрапления ниток особенных цветов, больше нигде не повторявшихся. Сколько раз я с неиссякаемым любопытством выискивала эти микроскопические штрихи: темно-зеленый, салатный и сиреневый, – и какое эстетическое наслаждение я от этого получала! А в книге о вкусной и здоровой пище картинка с зеленым горошком на тарелке вызывала во мне чувства, никак не связанные с вкусовыми ассоциациями – так, наверное, ювелир чувствует глубину цвета и блеска драгоценных камней. Горошек этот был замечательно, фантастически зеленым!

Да, цвета играли особую роль в моих детских восприятиях, куда это все делось теперь? Может, выцвели нитки на махровом халате? И книжная страница пожелтела от табачного дыма, которым мы с дедом прокуривали нашу библиотеку много лет? Но цветы, цветы-то уж никак не могли побледнеть за прошедшие годы, и листья на деревьях не могли изменить своих оттенков, почему же теперь я не могу так остро и ярко почувствовать это разноцветное пиршество, эту радужную вакханалию? У Френсиса Годвина, автора XVII века, в его романе «Человек на Луне» прочитала я о красках, на Земле не существующих: «и определить этот цвет невозможно, не увидев своими глазами», – и вот теперь детство мое вспоминается как подобное фантастическое путешествие, красок этих я больше уже не увижу, только и остается утешение, что видела их когда-то.

Сколько же находила я удивительных вещей в своем саду! Как загадочный драгоценный янтарь светились капли смолы на стволах деревьев, и как янтарь были они то прозрачно-золотистыми, то темно-коричневыми, едва пропускавшими солнечный свет. Из подаренной мне книги о минералогии я черпала и черпала ассоциации: кисточки красной смородины – рубиновые брошки, одинокие ягодки черной – агатовые бусины, сердоликовые плоды алычи, аметистовые или изумрудные ягоды крыжовника. Какая же это была сокровищница!

Листья и травы, все обладали особыми свойствами, их поверхности то блестели атласно или бархатно серебрились, то матово темнели где-то у самой земли или прозрачно переливались в верхушках деревьев. В зависимости от времени года сад наполнялся то пышно цветущей сиренью, в которой я выискивала пятилепестковые звездочки и ела их «на счастье», то ароматными барочными пионами, то разноцветными гордыми гладиолусами в стиле ампир, то благородно-таинственными розами классицизма, то ирисами, изгибами своих лепестков напоминающими изысканно-плавные линии модерна, то простоватыми, провинциально-непритязательными астрами. Там, в глубине каждого цветка видела я те самые «лунные» цвета, и неосознанные желания роились во мне, удивление перед Красотой и Тайной и тоска от невозможности понять, что же происходит со мной.

Вся моя жизнь стала попыткой разгадать те далекие детские секреты, но, рассуждая здраво, я отдаю себе отчет, что нисколько не приблизилась к пониманию своего детства. Однако, тот факт, что чем больше я живу, тем больше ничего не понимаю в мире и человеке, несколько тревожит меня и призывает то и дело обращаться к тем годам, когда сознание мое еще не было замусорено всевозможными знаниями и привычками.