Зеленый Марс

Но Фрэнк всегда бил свою аудиторию. Значит, этим людям тоже требовалось нечто большее – и, уж конечно, они заслуживали большего. Чего-то позитивного, что одновременно вело бы их и вдохновляло. Правда, Фрэнк редко следовал собственным словам…

Их нужно соблазнить, словно ночных танцоров на обрывистом берегу. Возможно, в другие ночи они танцевали на других берегах. Политик или оратор должен собрать крупицы этой эротической энергии, иначе все становилось лишь вопросом борьбы за выживание.

И она соблазняла их. Она делала это, даже когда была взволнованна, или напугана, или пребывала в плохом настроении. Она стояла между ними, думая о сексе с рослым, гибким мужчиной, а потом садилась в центре и задавала им вопросы. Она жадно ловила их взгляды и улыбалась. Они были такими высокими, что, когда она прислонялась к столу, а они сидели на стульях, ее глаза оказывались на уровне их глаз. Она без устали вовлекала их в беседы настолько интимные и приятные, насколько это было возможно. Чего они хотели от жизни, от Марса? Часто она громко смеялась их ответам, захваченная врасплох их наивностью или мудростью. Они уже видели себя более радикальными марсианами, чем можно было вообразить. По-настоящему независимыми, эгалитарными, справедливыми и счастливыми. И в некотором смысле они и вели себя соответственно. Многие имели свои наделы в разрастающемся коммунальном сообществе, они занимались альтернативной экономикой и почти не контактировали с экономикой Временного Правительства или наднациональных корпораций. Их интересовала эко-экономика Марины, ареофания Хироко, суфии, Ниргал и бродячее цыганское «молодежное правительство». Они считали, что будут жить вечно, и знали, что родились и выросли в мире чувственной красоты. Ограничение куполов было нормально для них, но лишь как ступень развития. То была просто теплая уютная утроба мезокосма, за которым неизбежно последует выход на свободную, пригодную для жизни поверхность – рожденную ими, да! В терминах Мишеля они были зародышами, юными богами, творящими свой мир, или людьми, которые инстинктивно жаждали вырваться на свободу.

С Земли приходили дурные вести, и число участников собраний росло. На этих собраниях царила атмосфера не страха, но решимости (при этом Майя часто вспоминала взгляд с фотографии Фрэнка над ее раковиной). Битва за Нигерию между бывшими союзниками, «Армскором» и «Субараси», окончилась использованием биологического оружия, обе стороны отрицали свою ответственность. Люди, животные и растения Лагоса и прилегающих территорий были выкошены ужасными болезнями. И на собраниях молодые марсиане говорили зло, их глаза сверкали из-за отсутствия какой-либо законности на Земле, отсутствия достойной доверия власти. Наднациональный порядок слишком опасен, чтобы позволить ему править на Марсе!

Майя позволила им говорить целый час, прежде чем сказала им просто:

– Знаю.

Да, это было так. Она почти плакала, глядя на них, – ведь они были так шокированы несправедливостью и жестокостью. Потом она прошлась по пунктам декларации Дорсы Бревиа, описывая тот конгресс и объясняя каждый пункт и его последующую реализацию на Марсе.

Они были взбудоражены, и эта часть дискуссии распалила их сильнее, чем любые жалобы на Землю: они стали не столь раздраженными и заметно воодушевились. И пытаясь визуализировать будущее, основанное на декларации, Майя заставляла их смеяться. Они рисовала для них нелепые сценарии коллективного счастья, где все живут в мире и гармонии. Им была знакома вздорная, ограниченная реальность их общежитий, и рассказы Майи вызывали у них взрывы хохота. Когда они смеялись, в их глазах загорался свет, даже она чувствовала легкую улыбку, преображавшую невидимую карту морщинок ее лица.

И тогда она оканчивала собрание, понимая, что проделала хорошую работу. В конце концов, в чем смысл Утопии без радости? Зачем борьба, если в ней нет смеха юности? Это было тем, чего никогда не понимал Фрэнк, по крайней мере в свои последние годы.

Она отказывалась от мер безопасности Спенсера и вместе с участниками собраний выходила из комнаты. Они спускались по лестнице и оказывались на улице. Иногда они гуляли вдоль берега, заглядывали в кафе или отдыхали в парке. Майя пила с ними вино, а порой и ужинала. В такие моменты она не сомневалась, что нашла один из ключей к революции, (кстати, о существовании которого Фрэнк даже не знал, лишь подозревал, глядя на Джона).

– Конечно, – произнес Мишель, когда она вернулась в Одессу. – Но Фрэнк вообще не верил в революцию. Он являлся дипломатом, циником, контрреволюционером. Радость была ему не свойственна. Для него это был вопрос выживания.

Однако с некоторых пор Мишель частенько с ней не соглашался. Он научился взрываться, а не утешать ее, когда она чувствовала потребность в борьбе, и она была признательна ему (драться ей хотелось все реже и реже).

– Да ладно тебе! – возразила она в ответ на его характеристику Фрэнка, а потом потащила Мишеля в постель, где насиловала его просто ради удовольствия, чтобы вовлечь его в царство секса и радости.