Зеленый омут

– Ох… мужик мой сказился! Как глянет на косу, так аж зеленеет весь! И зубами скрежещет. Ночью со мной спать не стал, ушел на другую половину дома. Тогда Катерина мне и велела волосы обрезать. Он, говорит, видеть ее не может.

– Кого?

– Ну косу, косу! Она ему скользкой в воде озерной показалась, и живой, как змея. Оторопь его берет. Не может мужик себя пересилить. Противно ему и страшно. Так и обрезала я свои дивные волосы! – баба Надя мечтательно подняла глаза к потолку. Было видно, что косу свою она любила и жалела о ней по сей день. – Больше они у меня так и не выросли…

Она перехватила взгляд, брошенный гостем на ее прическу, уложенную массивной короной на затылке, и махнула рукой.

– Это не то! Куда… мышиный хвост, а не коса. Нет, Бог дал, Бог и взял! – баба Надя с сожалением вздохнула.

– Расскажите еще что-нибудь о бабушке… «Марфе», – хотел сказать Сергей, но баба Надя с готовностью откликнулась, и опять не про то.

– Свекровь моя, Катерина Суворина, жесткая была, как наждак! И властная. Сама велела мне косу обрезать, и сама потом плевалась, на меня глядючи! Испоганила ты себя, Надежда, аж с души воротит, – говорила. Ну, это давно было. А померла она не старая совсем. Сначала дед ее на Рождество отдал Богу душу, а вскоре и она за ним. Огород сажала, да поранилась, – видно, кровь нехорошая стала, попала в нее грязь, ну и…заражение.

– И что, ничего нельзя было сделать? Ваша матушка, кажется, знаменитая травница на всю округу… – Сергей, наконец, получил шанс направить разговор в нужное ему русло.

– Отказалась Катерина наотрез от услуг моей матери! Не велела ее за калитку пускать! А Марфа – она гордая. Нет, так нет.

Сергей отметил, что баба Надя о матери говорит «Марфа», словно о посторонней женщине, с оттенком почитания и некоторой зависти. Ему показалось, что теперь-то он точно услышит нечто интересное и необычное. Но этому не суждено было сбыться. Проклятая баба снова завела свою волынку.

– Слегла Катерина, а все равно домом продолжала командовать до последнего своего вздоха! Созвала всех невесток перед пасхой, и велела кулич испечь на четыре семьи. Да еще прибавила, что у кого кулич самый вкусный получится, самый пышный да сладкий, тот получит все ее наследство, богатство, за всю жизнь накопленное. Я куличи печь вовсе не умела, а наследство бабкино очень хотела получить. Пришлось научиться. Уж как я старалась! Ради такого случая, вечером, в потемках сбегала к матери в лес, ни жива, ни мертва от страха. Та мне секрет кулича пасхального рассказала, что дело не столько в тесте да изюме, сколько в поленьях, которыми печь топится; их, оказывается, по-особому собирать и подготавливать нужно. Кулич вышел огромный, пышный, душистый, сладкий – и на вид загляденье, и на вкус во рту тает! Все ахнули, когда я его внесла в горницу и на стол поставила.

Ожидала я похвалы, ну и денег, конечно, или чего там у Катерины накоплено было. А она мне вручила три рубля! При всех родственниках! Это, говорит, все, что у меня есть. Теперь ты, Надежда, владеть будешь моим наследством как самая искусная и хлебосольная из всех моих невесток! Я от позора не знала, куда мне деваться… Забилась на сеновал и проплакала там до самого вечера. Очень я на Катерину обиделась тогда.

– Жестоко она с вами обошлась, – подтвердил Сергей.

– Да нет, не жестоко. Такой уж она была – генеральша! А после пасхи померла Катерина. Когда пришел ее последний час, никого возле нее, кроме меня, не было. Я ведь любила ее… Она правильная! Порядок знала и умела его в доме поддерживать. – Это прозвучало в устах бабы Нади как наивысшая похвала и признание. – И все мужики ее порядок знали, и дед, и сыны, – никто перечить не смел. А работников она нанимала всегда по одному правилу: если ест много, значит, хороший человек, не ленивый. А если чарку за обедом не пропустит, да анекдот веселый расскажет, дух веселый за столом держит, – тот для Катерины генерал, мужик, что надо…

Сергей ожидал, пока возникнет хоть какая-нибудь пауза, чтобы вставить словечко, с ужасом наблюдая за неудержимым потоком бабкиных речей. «Порядок», судя по всему, был тем самым идолом, которому она молилась. И заставляла молиться других.

Надеждам гостя на перерыв в рассказе бабы Нади не суждено было оправдаться. Она только перевела дух и с новой силой принялась за свое.

– Как почуяла Катерина свой последний час, позвала меня. Говорить-то она уж не могла, так, жестом еле заметным велела подойти. Я наклонилась. Она дрожащей рукой ключ на шнурочке с шеи сняла и дала мне, и сказала шепотом, где богатства спрятаны. Ключом тем самый большой сундук открывался, что на чердаке стоял. Я как глянула – так и обомлела…

– И что в сундуке оказалось? – поинтересовался Сергей из вежливости. Россказни бабкины порядком его «достали», и он с трудом сдерживался, чтобы не запустить в бабу увесистым куском теста.