Зеленый папа

— …с кем поведешься… Бедная сеньора Венансия! Бедная сеньора Венансия! И жила-то в довольстве… Сын неплохо зарабатывал… Дом доходный имела, жила в нем, как у Христа за пазухой… И все беды пошли с этой опухоли, с проклятой опухоли… Уж лучше бы умереть. Есть болезни, от которых нельзя и хотеть-то исцелиться: с такими болезнями твоя смерть идет, твоя собственная смерть. Нельзя их трогать, мешать им скрутить человека и предать его смерти, на то они и болезни, чтобы отправлять людей на тот свет, а то развелось нас тут слишком много… Ох уж эти доктора!.. Не такие были раньше доктора, а нынешние и на бога не глядят, выучились и знай себе лечат, чтобы денег побольше захапать. Ох душегубы!.. Но одно дело учение, а другое — бог… Дай им только волю: и резать начнут, и яд змеиный колоть, и лучами электрическими да камнем-радием обжигать… Все делают, что дьявол придумал, лишь бы смертный пожил дольше положенного, нагрешил побольше, да и рано ли, поздно ли угодил бы прямо в ад… А вот на этот раз кара постигла сына, беда обрушилась на того, кого она больше всех любила… Ах ты, милая моя… Боже мой… Нечего старикам на свете заживаться, горе это одно для родственников… Уж когда пора на кладбище, поставь сандалии к стенке, скажи: «Прибери меня, господи», да сомкни глаза…

Она плелась по улице, кутаясь в пегую накидку времен своей молодости; вдали, на зеленом поле, орали мальчишки, а жаркое дополуденное солнце, поднимаясь все выше, постепенно растапливало тени, волочившиеся за ее ногами.

— Японцы, — бормотала она, ускоряя шаг, — этот доктор Лариос хуже всяких японцев, это он устроил западню, он ей насоветовал ехать лечиться за границу, будто там ее могут исцелить, стоит, мол, только съездить… Обман один. А теперь, странное дело, у сеньоры Венансии отобрали и деньги, которые оставил ей сын. Говорят, надо проверить, не фальшивые ли, а ей дали взамен совсем другие: те были деньги гринго, а эти — наши. Такую же сумму, столько же бумажек, но нашими деньгами… Здешние монеты за тамошние, так на так… А тамошние-то взяли. За ними сам главный полицейский начальник с этим самым, с доктором Лариосом приходил… И никакой он не доктор, а зубной лекарь… Вроде того… вроде цирюльника… Бедная сеньора Венансия… У проходимца-то этого — тьфу, даже имя назвать противно! — от солидности и духу-то не осталось, когда за деньгами явился! Да. Сын покойный не защитит, пес издохший не залает! Правильно говорят. Знать бы, хватит ли того, что ей оставили в наших деньгах, на гроб и похороны. Еще ведь и мессу отслужить надо… Сынато, слава богу, отпели… Святой отец сказал, что он успел покаяться, когда жилы себе порезал… Хоть этим утешилась сеньора Венансия… Если сын покаялся, он попадет на небо, а она, страдалица, уже прошла через муки земного ада и соединится с ним в царстве небесном.

Старуха направилась к дому сеньоры Венансии. Горячими пальцами сжимала пакетик с ладаном: надо сжечь его в комнате больной, пусть аромат хоть немного перебьет невыносимое зловоние, исходящее от разлагающейся плоти.

«Был я счастлив»… Везде и повсюду преследовало капитана Саломэ это проклятое название. «Был я счастлив», — говорил он, глядя на вывеску кабачка, куда заходил порой в поисках той статной девки, что прислуживала ему при первом посещении. Он и имени-то ее не знал. Вспоминал без имени. Но образ ее стал постепенно гаснуть в памяти. Высокая, смуглая, звонкоголосая.

— Ходят тут, глаза мозолят! — взорвалась во время его очередного визита хозяйка кабачка, сидевшая за стойкой возле кассы. — Войдут… поерзают на стуле… и уйдут… Уж если входишь, так садись и ешь; уходишь ни с чем — так и глаз не кажи… А сел за стол, клади деньги на стол… Надо знать и понимать, что это не забегаловка… Порог небось тоже трется…

Капитан, уставившись на большое блюдо с бутербродами, заметил:

— Подсчитайте, на сколько я вам тут порог истер, да налейте одну двойную.

— Чего изволите, кабальеро?

— То, что вы слышали…

— Сию секунду… Вам какой бутерброд?.. А редисочку любите?.. Колбаса есть… жаркое… Чего желаете? — И, подав бутерброд со струганой редиской, она оперлась о стойку и сказала: — Вам тут, видно, отставку дали?

Саломэ сделал неопределенный жест, почти утвердительный, и, осушив рюмку, запустил пальцы в редиску, чтобы немедля закусить жгучую настойку. Первый глоток только еще больше разбередил душу.

— Повторим…

— Еще двойную желаете?

— Так точно…

— Какой вы обидчивый. Знать, всерьез приняли мои слова о тех, кто тут ходит, глаза мозолит? Ведь это я не про вас, а про другого: сунет нос, оглядится — и назад… И «здравствуйте» не скажет… Я-то знаю, кого он искал… только упорхнула красотка, дружок, упорхнула…

— Куда же она упорхнула?

— Не знаю куда… Наверное, туда…

— Знаете или не знаете?

— Ей-богу, не знаю…

— Красивая была…

— И неплохая…

— За нее-то и раздавлю вторую двойную. Налейтека, а хотите — и себе заодно. Я угощаю.

— Спасибо, выпью стопочку анисовой.

— Как ее звали?

— Кого?

— Эту…