Зеленый шум (Сборник)

Из этого я понял, что мужики приняли меня за пастуха на череду в хорошем доме каши наелся и заиграл.

СОЧИНИТЕЛЬ

Наверху сошла с кустов роса, и внизу, под кустами блестит только в пазухе такого листка, где никогда и не просыхает. Коровы наелись и грудой стояли у болотного бочага.

Подпасок Ванюшка лежал на кочках дугой. Не сразу и догадаешься, как вышла дуга, он, должно быть, лег на кочку головой, но, пока спал, кочка умялась, голова опустилась, получился высокий живот, и голова и ноги внизу.

Я его давно знаю, - ярко-рыжая голова, и на лице крупные веснушки, одна к другой, глаза блестящие, чистые, как обсосанный леденец. Я давно его принял в Берендеево царство и, когда вижу, мимо ни за что не пройду. Мне сегодня удача, хочу с ним побыть и бужу маленького Берендея. Он открыл один глаз на мгновение, вынул начатую полбутылку, протянул мне и опять уснул.

Я стал трясти его и хохотать.

- Пей! - сказал он. - Вчера гулял на празднике, тебе захватил.

Когда он совсем пришел в себя, опохмелился, я вынул из сумки последний номер "Охотника" с моим рассказом и дал ему.

- Прочитай, Ваня, это я написал.

Он принялся читать. А я закурил папиросу и занялся своей записной книжкой на пятнадцать минут, - так уже замечено, что курится у меня ровно пятнадцать минут. Когда кончилась папироса, а пастух все читал, я перебил его вопросом:

- Покажи, много прочел?

Он указал за четверть часа он прочел две с половиной строчки, а всего было триста.

- Дай сюда журнал, - сказал я, - мне надо идти. Не стоит читать.

Он охотно отдал журнал со словами:

- Правда, не стоит читать.

Я удивился. Таких откровенных и добродушных читателей как-то не приходилось встречать даже среди крестьян. Чуть ущемило, но больше понравилось.

Он же зевнул и сказал:

- Если бы ты по правде писал, а то ведь, наверное, все выдумал?

- Не все, - ответил я, - но есть немного.

- Вот я бы - так написал!

- Все бы по правде?

- Все. Вот взял бы и про ночь написал, как ночь на болоте проходит.

- Ну, как же?

- А вот как. Ночь. Куст большой-большой у бочага. Я сижу под кустом, а утята - свись, свись, свись...

Остановился. Я подумал - он ищет слов или дожидается образов. Вот очнулся, вынул жалейку и стал просверливать на ней седьмую дырочку.

- Ну, а дальше-то что? - спросил я. - Ты же по правде хотел ночь представить.

- А я же и представил, - ответил он, - все по правде. Куст большой-большой! Я сижу под ним, а утята всю ночь - свись, свись, свись...

- Очень уж коротко.

- Что ты, "коротко"! - удивился подпасок. - Всю-то ночь напролет: свись, свись, свись...

Соображая этот рассказ, я сказал:

- Как хорошо!

- Неуж плохо, - ответил он.

И заиграл на дудочке, сделанной из волчьего дерева, тростника и коровьего рога.

ЛИМОН

В одном совхозе было. Пришел к директору знакомый китаец и принес подарок. Директор, Трофим Михайлович, услыхав о подарке, замахал рукой. Огорченный китаец поклонился и хотел уходить. А Трофиму Михайловичу стало жалко китайца, и он остановил его вопросом:

- Какой же ты хотел поднести мне подарок?

- Я хотел бы, - ответил китаец, - поднести тебе в подарок свой маленький собак, самый маленький, какой только есть в свете.

Услыхав о собаке, Трофим Михайлович еще больше смутился. В доме директора в это время было много разных животных: жил кудрявый пес Нелли и гончая собака Трубач, жил Мишка, кот черный, блестящий и самостоятельный, жил грач ручной, ежик домашний и Борис, молодой красивый баран. Жена директора Елена Васильевна очень любила животных. При таком множестве дармоедов Трофим Михайлович, понятно, должен был смутиться, услыхав о новой собачке.

- Молчи! - сказал он тихонько китайцу и приложил палец к губам.

Но было уже поздно: Елена Васильевна услыхала слова о самой маленькой во всем свете собачке.

- Можно посмотреть? - спросила она, появляясь в конторе.

- Собак здесь! - ответил китаец.

- Приведи.

- Он здесь! - повторил китаец. - Не надо совсем приведи.

И вдруг с очень доброй улыбкой вынул из своей кофты притаенную за пазухой собачку, каких я в жизни своей никогда не видел и, наверное, у нас в Москве мало кто видел. Моей мягкой шляпой ее можно было, бы прикрыть, прихватить и так унести. Она была рыженькая, с очень короткой шерстью, почти голая и, как самая тоненькая пружинка, постоянно отчего-то дрожала. Такая маленькая, а глазища большие, черные, блестящие и навыкате, как у муравья.

- Что за прелесть! - воскликнула Елена Васильевна.

- Возьми его! - сказал счастливый похвалой китаец.

И передал свой подарок хозяйке.

Елена Васильевна села на стул, взяла к себе на колени дрожавшую не то от холода, не то от страха пружинку, и сейчас же маленькая верная собачка начала ей служить, да еще как служить! Трофим Михайлович протянул было руку погладить своего нового жильца, и в один миг тот хватил его за указательный палец. Но, главное, при этом поднял в доме такой сильный визг, как будто кто-то на бегу схватил поросенка за хвостик и держал. Визжал долго, взлаивал, захлебывался, дрожал, голенький, от холода и злости, как будто не он директора, а его самого укусили.