Зеленый свет

– Потому… Потому что у меня высыпали ужасные прыщи, которых не было до того, как я начал пользоваться «Норковым маслом»?

– Совершенно верно, – подтвердил Джерри. – И это повлияло на твою самооценку?

– Да, сэр.

– Как?

– Она снизилась.

– Очень хорошо. А как это повлияло на твои отношения с девушками?

– Ну… раньше с девушками все было хорошо, а теперь не очень.

– То, что надо, – заявил Джерри, выключив магнитофон. – Джим, вчиняем иск. Нанесение морального ущерба ставит истца в преимущественную позицию. Да и вообще, посмотри на него – весь распух и выглядит ужасно. Можно рассчитывать на сумму от тридцати пяти до пятидесяти тысяч в качестве компенсации.

По отцовскому лицу расплылась довольная ухмылка. Он горячо пожал Джерри руку и похлопал меня по спине:

– Отлично сработано.

Как всем известно, судебные разбирательства – дело долгое. Прошло два года, мои прыщи исчезли, от угрей не осталось и следа. Изотретиноин подействовал. Меня вызвали давать показания в присутствии адвоката ответчика, фирмы-производителя «Норкового масла». На столе стоял кассетный магнитофон, включенный на запись.

– Мэттью, как ты себя чувствуешь?

– Намного лучше, спасибо.

– Мне очень жаль, что с тобой это произошло. Наверное, тогда это тебя очень расстроило?

Я не верил своим ушам: адвокат задал вопрос, который играл мне на руку. У меня был готов ответ:

– Да, сэр. Я был очень расстроен. Мало того, что я выглядел как человек-слон, у меня пересохла кожа, выпадали волосы, болели колени и спина, шелушилась кожа. Я полностью утратил уверенность в себе, а девушки не обращали на меня внимания. «Норковое масло» искалечило мне жизнь.

– Боже мой! Представляю, как тебе было тяжело. И сейчас трудно, наверное, да?

Я с готовностью согласился:

– Да, сэр, трудно.

Он внимательно посмотрел на меня и, сложив губы в едва заметную улыбку Чеширского кота, достал из-под стола школьный фотоальбом – мой школьный фотоальбом – за тот самый 1988 год. Потом медленно раскрыл его на заложенной странице, повернул альбом ко мне, придвинул поближе и, наклонившись через стол, ткнул пальцем в фотографию:

– Вот это – ты?

Разумеется, это был я. С Камиссой Спринг. На груди у меня и у Камиссы красовались ленты наискось. На ленте Камиссы была надпись: «Первая красавица». На моей ленте: «Первый красавец». Черт возьми! Я сразу понял, что дело не выгорит. Меня подловили.

– Искалечило жизнь, говоришь? Да, заметно, что ты очень расстроен, – сказал адвокат, ухмыляясь.

Так оно и вышло, что иск отозвали.

Отец долго не мог успокоиться. Тянулись недели, а он все бурчал себе под нос:

– Черт бы тебя побрал, сопляк! Профукал такой шанс выиграть дело и заработать тридцать пять, а то и все пятьдесят тысяч компенсации! Нет, надо было обязательно стать «Первым красавцем». Все дело испортил! Черт бы тебя побрал!

Спустя несколько месяцев мама отправилась в Наварре-Бич, во второй «продолжительный отпуск» (на этот раз родители не разводились, а просто решили немного отдохнуть друг от друга), и мы с отцом снова остались вдвоем, только не в трейлере, а в доме с тремя спальнями. Я вернулся домой к установленному сроку – к полуночи. Как ни странно, отец не спал. Разговаривал по телефону. Я заглянул в отцовскую спальню.

– Да, мистер Фелкер, он только что пришел, – говорил он в трубку. – Сейчас я у него спрошу.

В спальне горел свет. Отец в нижнем белье сидел на кровати. Он зажал трубку плечом и посмотрел на меня:

– Чем сегодня развлекались, сынок?

Мне бы сразу все честно рассказать, но я решил, что выкручусь – перед тем, кто учил меня выкручиваться.

– Да так… Сходили с Бадом Фелкером в «Пиццу-хат», а потом он подвез меня домой.

– Вы за пиццу заплатили, сынок?

Отец давал мне возможность признаться во всем начистоту и избежать наказания за самое худшее – хуже, чем быть пойманным на озорстве, – за ложь. Но вместо этого, хотя мне и было ясно, что ему все известно, я уклончиво ответил:

– Кажется, да. Ну, я первым пошел к машине, потому что Бад должен был заплатить.

Я сам себе вырыл яму, из которой теперь было не выбраться.

Отец вздохнул, расстроенно поморгал и снова поднес телефонную трубку к уху:

– Мистер Фелкер, спасибо. Я с ним разберусь.

И положил трубку на рычаг.

Меня пробил пот.

Отец невозмутимо оперся ладонями о колени, поднял голову, поглядел мне в глаза и стиснул зубы.

– В последний раз спрашиваю, сынок. Ты знал, что вы крадете пиццу?

Мне бы сказать: «Да, папа, знал», – и все бы закончилось строгой отповедью за то, что мы попались по дури. Ну и попробовал бы ремня – собственно, за то, что попались. Но нет.

На мотне моих джинсов появилось крошечное мокрое пятнышко. Широко раскрыв глаза, я с запинкой произнес:

– Н-нет, сэр. Пап, я же сказал…

ХЛОП! Прерывая мою жалобную мольбу, отец вскочил с кровати и хлестнул меня рукой по лицу. Я упал – не от удара, а потому, что меня не держали ноги, внезапно ослабевшие от страха.

Я это заслужил. Заработал. Сам напросился. Хотел. И получил.

Я соврал отцу и разбил его сердце.

И дело было не в украденной пицце. Он и сам не раз воровал пиццу, и не только пиццу. Мне надо было сразу признаться. А я солгал.