Зеленый. Том 1

В сумерках, когда шел обратно, теперь навстречу храмовым куполам, вдруг увидел, что весь берег, и асфальтовая дорожка, и трава под ногами, и небо, и его подружка река, и дома на другом берегу, и стройка по левую руку, и деревья с еще по-летнему густой зеленой листвой – все вокруг окутано сверкающей золотой паутиной, течет, переливается и дрожит, и эта дрожь почему-то его лично касается, как будто весь мир на своем языке с ним сейчас говорит. Зоран чуть не заплакал, так все это было невыносимо – в хорошем смысле невыносимо, в наилучшем из смыслов, но, мать вашу, как же это в себя уместить.

Вспомнил вдруг, что подобное часто случалось с ним в детстве – окружающий мир начинал течь, вибрировать и сиять. Но в детстве, конечно, гораздо проще с этим сиянием справиться, потому что, во-первых, еще не знаешь, что людям такие зрелища не положены, а во-вторых, детям, если станет совсем уж невыносимо, можно сколько угодно без видимой причины рыдать.

* * *

Пришел в себя уже на обычной улице, сидящим на краю бетонной цветочной клумбы и терзающим телефон. Запросы: «Вильнюс, центр, магазин, художественные товары, канцтовары», – в конце концов, дали неплохой результат, привели его в магазин на центральном проспекте аж за целых двадцать минут до закрытия. То есть даже было время порыться в куче бумаги, фломастеров, маркеров и что-то более-менее подходящее выбрать, а не хватать все подряд.

Думал – не то чтобы именно думал, просто объяснял себе, пока шел в магазин, чтобы его поведение было похоже не на безумие, а на нормальный рабочий план: вернусь в гостиницу, посижу, порисую. Ну если уж накатило, что делать. Куда еще себя такого девать. Но, конечно, идти в гостиницу ему совсем не хотелось. Там стол неудобный, низкий. И освещение вроде не очень. И самое главное – то, чего он даже сформулировать не решался, но знал без всяких формулировок – в гостиничном номере еще живет тень прежнего, никуда не годного, озабоченного развеской, не вдохновенного меня. Пока все такое хрупкое, зыбкое, не начавшееся, не надо мне этой тени. Накроет, и все, привет.

Прошел несколько – два? четыре? десять? да кто их считал – кварталов, прижимая пакет с покупками к сердцу, хотя он отлично влез бы в рюкзак. Иногда замедлял шаг возле какого-нибудь кафе, ресторана, бара, но проходил мимо, все ему было не так.

Теплые желтые фонари он увидел издалека, они ему почему-то сразу понравились, решил: чем бы это заведение ни оказалось, если оно открыто, пойду туда. Заведение было баром, и Зоран вошел туда, не раздумывая. То есть свернул, не раздумывая, но на пороге притормозил от знакомого, очень неприятного чувства – если сейчас войду в этот бар и сяду там рисовать, какой-то трындец случится. Или ограбят меня, или будет драка, и мне тоже достанется, или завтра выяснится, что рисунки повредились в дороге, или просто отменится выставка; ну или все пройдет гладко, выставка откроется вовремя, я наслушаюсь комплиментов, получу два десятка выгодных предложений, а потом по дороге домой разобьется мой самолет.

Эти тревожные мысли, когда пересказываешь их словами, звучат очень глупо, но пока они стремительно проносятся в голове, кажутся не просто глупыми мыслями, а самым настоящим предчувствием скорой беды, которой можно избежать, если вот прямо сейчас повести себя правильно, не совершить роковой ошибки, не заходить в бар, не садиться в красный автобус, не надевать подаренные часы, не застегивать две верхних пуговицы на рубашке или, наоборот, наглухо все застегнуть; короче говоря, рецепты спасения от неизвестной беды все время разные, нелепые, но такие убедительные, что поди с ними совладай. Зоран раньше часто им поддавался, потому что и правда считал самыми настоящими предчувствиями, предупреждениями, которые ему милосердно посылает судьба, но со временем разобрался, понял, что предчувствия тут ни при чем, просто расстройство психики, у многих такое бывает, спасибо, что в легкой форме, и не надо постоянно производить какие-то сложные действия, чтобы потом целых пять минут верить, что еще какое-то время, возможно, останешься жив.

Но понимание не отменяет остроты ощущений, вот в чем беда. И когда на тебя в очередной раз накатывает, приходится становиться героем, беспечным и беспощадным, равнодушным к собственному желанию уцелеть. Так жизнь превращается в череду удивительных подвигов, о которых никому не расскажешь. Не о чем там рассказывать: застегнул рубашку, сел в красный автобус, надел часы. Или вот, как сейчас, вошел в бар, где оказалось довольно много народу, но для него нашелся свободный стол у окна, под такой прекрасной лампой дневного света, как будто ее повесили специально для Зорана. Чтобы при нормальном освещении рисовать.