Зеленый. Том 1

Но это ему только кружить надоело, а горланить – пока что нет. Поэтому он на меня уселся – дружно, всей стаей. И поднял такой крик, что уши закладывает. Однако ничего не поделаешь, если связался с непостижимым, надо терпеть все его дурацкие выходки, иначе нечестно. Оно же как-то терпит мои.

– Что именно ты хочешь уметь? – интересуется Нёхиси.

Он, конечно, не человеческим голосом спрашивает, а чаячьим криком, но я уже давно научился в любых обстоятельствах его понимать.

– Быть целой толпой народу, как ты – птичьей стаей, – объясняю я.

Нёхиси натурально хватается за голову. Ну, правда, не руками, а крыльями – одновременно за добрый десяток взъерошенных птичьих голов. И что-то пытается мне объяснить, но и сам понимает, что чаячьи крики, при всех несомненных достоинствах, не самый подходящий язык для разумной беседы. Некоторых смысловых нюансов не передают.

Поэтому стая «мартышек» дружно взмывает в небо, откуда немедленно низвергается уже цельным однородным предметом в форме падшего ангела. Нёхиси в последнее время пристрастился к этому облику, и его можно понять: крылья у ангелов не хуже птичьих, при этом сохраняются все сугубо человеческие преимущества, включая способность есть, пить, говорить и корчить смешные рожи. Ходить в таком виде по городу среди бела дня было бы довольно бестактно, у нас же тут, на минуточку, католическая страна. Но сейчас поздний вечер, темно и безлюдно, вполне можно позволить себе побыть красивым крылатым ангелом, не провоцируя массового обострения религиозных чувств.

У самой земли стремительно падающий с неба ангел выполняет какую-то сложную фигуру высшего пилотажа, не то «штопор», не то «кобру», не то вообще «мертвую петлю», как по мне, один черт, я их не различаю, а потом аккуратно приземляется рядом со мной. И говорит:

– Извини, но я против. Толпа тебя – это все-таки перебор. Одного для счастья вполне достаточно. И для несчастья тоже. Вообще для всего!

– Ладно, – соглашаюсь, – как скажешь. В бытности одним экземпляром есть свои преимущества. По крайней мере, ни с кем не придется делиться – ни ужином, ни пальто, ни властью над миром. Можно все оставить себе.

Обрадованный моей сговорчивостью, Нёхиси немедленно становится ветром, подхватывает меня и несет, превращая по дороге то в кленовый лист, то в облако дыма, то в воздушного змея, то в недописанное письмо, где добрая половина строчек так густо зачеркнута, что даже я сам не знаю, кому и о чем оно.

– Вот это сейчас круто было! – выдыхаю я, когда ноги, во-первых, снова откуда-то у меня появляются, а во-вторых, касаются твердой земли.

Нёхиси стоит рядом. Он больше не ветер и даже не ангел, а вполне себе классический человек. Навскидку, студент художественной академии, или кто еще может носить прямо поверх пальто густо заляпанный краской холщовый передник, а на голове армейскую фуражку с кокардой в виде кота.

– Вот такие штуки, – говорю я ему, отдышавшись, – тоже, конечно, хотелось бы уметь самому.

– Ну так ты уже все умеешь! – отвечает Нёхиси. – А что не сам, так в одиночку подобные вещи просто не делаются. Для этой игры нужны двое, чтобы один был ветром, а второй – тем, что ветер подхватил и несет. Как по мне, гораздо труднее позволить подхватить себя и нести, не сопротивляться полету, не мешать превращениям. Мало кто на такое способен, а ты безупречно справляешься, умеешь мне целиком доверять. И еще кое-что ты, как выяснилось, просто отлично уже умеешь, – добавляет он.

– Что я умею?

Вместо ответа Нёхиси почти неощутимым касанием поворачивает мою голову в сторону улицы и показывает на яркие желтые фонари, украшающие вход над баром через дорогу.

– Твоя работа, – говорит он. – И, кстати, не только это. В городе их теперь полно. Я пока даже не искал специально, но уже восемь штук насчитал.

– Восемь штук – чего именно?

– Входов в разные заведения, освещенных желтыми фонарями. Интересно у тебя получилось. Ты этот желтый свет из чужих сновидений разодрал на куски и по разным местам рассовал. Собственно, правильно сделал. Пусть шансов будет как можно больше.

– Шансов на что именно? – с содроганием, достойным лучшего применения, спрашиваю я.

– А то сам не знаешь.

– Естественно я не знаю! Я же все это провернул во сне. И уже забыл добрую половину. Да и в процессе довольно слабо понимал, что творю. Только чувствовал, как замечательно у меня получается. Но что именно – это еще вопрос.

– Здорово ты все-таки устроен! – радуется Нёхиси. – Даже завидно. Хотел бы я тоже так!

– Как – «так»?

– Не понимать, что делаю. Хотя бы иногда. А потом запоздало догадываться, или от других узнавать, чего натворил. И каждый раз удивляться. Такая интересная была бы жизнь!

Нёхиси в своем репертуаре. Ну, на то и всемогущие существа, чтобы восхищаться чужой когнитивной беспомощностью. Это для нас, счастливчиков, быть дураками естественно, как дышать.

Тормошу его:

– Так что же я натворил?