Зеленый велосипед на зеленой лужайке

— По-моему, она злая, — сказала Эля шепотом и опасливо покосилась на глухой забор, мимо которого мы проходили. — Я помню, как она кричала на улице: «Ненавижу людей. Дети сжигают живых котят, а родители это поощряют — мол, они заразные». Ей, наверное, казалось, что она говорит тихо, а на самом деле она почти кричала. Вокруг нас уже стала собираться толпа, мама все время поддакивала ей: да-да-да-да, а сама, по-моему, так и думала, как бы улизнуть. Хотя вообще-то мама с ней согласна. Только мама не любит, когда толпа собирается.

— Говорят, она очень богатая, — сказала я. — Говорят, у нее дом — полная чаша. А одевается она так нарочно, чтобы не подумали, что она богатая. Знаешь, я сама слышала…

И я пересказала Эле разговор, который услышала на рынке.

— Разбогатели на этом деле, — говорила толстая женщина, продававшая из-под полы лифчики, своей соседке, разложившей у ног желтые веники. — Думаешь, станет по базарам рыскать да собак бездомных выискивать за так, без выгоды? Нет, милая, выгода есть, и немалая. Думаешь, на какие шиши они с матерью дачу купили? На пенсию, что ли, вдовью? Подбирают собак да кошек и в институт их сдают, на опыты.

— И вовсе не в институт, — возражала та, что с вениками. — Наивный ты человек, Марья. Не в институт их сдают, а на шкурки. Шкурки-то хорошо ценятся. Из них шубы шьют. Это тебе не лифчики. — И заключила со вздохом: — Умеют жить некоторые.

— И как людям не стыдно! Ведь это ж грязь какая, руки марать. Тьфу!

— Это тебе стыдно. А им не стыдно. Им лишь бы денежки текли. Это она сюда выйдет в старом платье. А дома-то они на хрустале едят.

— А ты откуда знаешь? Была, что ли?

— Я-то не была, а Верка — ну та, плоская, мужик-то у нее с осколком в легком, да ты знаешь, знаешь, она дрожжами торгует, — так вот, Верка стащила у соседей кошку и, ой не могу, к ним поволокла. Так та вышла, а дверь скорей прикрыла да рукой позади спины держит. Верка говорит, когда выходила, то в доме у нее что-то блеснуло: аж глазам больно, ну блеск такой только от золота бывает. А Верка знающая. Мужик у нее ювелиром работает. Она завсегда золото от меди отличит.

Эля ужасно оживилась, услышав мой рассказ.

— Давай как-нибудь постараемся проникнуть в дом, — предложила она. — Ну, например, я попрошу попить. Не может же она воды не дать. Она пойдет в дом за водой и скажет: «Девочка, подожди тут», а я как будто не расслышу и за ней прошмыгну.

— Так уж и прошмыгнешь, — рассмеялась я. — Она, наверное, за собой дверь закроет на сто засовов.

— Ну давай что-нибудь придумаем, — не унималась Эля. — Ага, придумала! Ты будешь мешок развязывать, чтобы Муську достать, она будет смотреть тебе в руки — так всегда бывает, когда кто-нибудь что-нибудь достает, я сколько раз замечала. А я в это время обойду вокруг дома, ну как будто туалет ищу, а сама — к окошку. Только бы дотянуться. Как ты думаешь, у нее окна высоко от земли?

— Ну откуда я знаю?

— А вдруг она пригласит нас чай пить, — размечталась Эля. — Скажет: «Девочки, вы, наверное, устали с дороги. Посидите, отдохните, выпейте чайку».

— Так она тебе и скажет. Жди.

— Ой, пруд! — закричала Эля. — Давай искупаемся?

— Ага, вместе с Муськой в мешке, — съехидничала я. И остановилась: — Постой. Мы, кажется, пришли.

Почти к самому пруду подходил глухой забор. Он был старый-старый, покосившийся, из некрашеных досок.

— А заборчик… того, — заметила Эля.

— Постой, а как мы будем к ней обращаться? — вдруг оробела я. — Ты не помнишь, как ее зовут? — Мы между собой всегда звали ее собачницей.

Эля нахмурила лоб:

— То ли Марья Валентиновна, то ли Валентина…

— Марьевна, — закончила я. — Не помнишь, так уж молчи.

— Можно и без обращения, — сказала Эля. — Просто скажем: вам мама прислала Муську. Ну чего же ты, стучи.

Я тихо постучала. За калиткой — ни звука. Я постучала сильнее. Опять ничего. Я — еще сильнее. Тишина.

— Да ты не стесняйся, стучи, — почему-то прошептала Эля.

— Да я уже кулак отбила. Попробуй теперь ты.

Эля стукнула ногой, и, к нашему удивлению, калитка, старомодно скрипнув, приоткрылась. Да она, оказывается, не заперта. Вот странно. Мы осторожно вошли во двор. Он был почти темен от густых теней, а в глубине стоял маленький ветхий домишко.

— Иди ты вперед, — шепнула я Эле.

— Почему же я вперед? Ведь я маленькая, — зашептала Эля обиженно.

— Дура. А вдруг оттуда выскочит свора собак? Маленьких собаки не трогают. А меня могут разорвать. Ты что, хочешь, чтобы меня разорвали?

— Нет, — прошептала Эля.

— Ну тогда иди, — толкнула я ее.

— Ой, там, кажется, кто-то из кустов… — Эля спряталась за мою спину.

— Тогда держи Муську, — рассердилась я и, сунув ей мешок, пошла вперед.

Мы дошли до дома и остановились у дверей. Эля тяжело дышала за моей спиной. Рука у меня как онемела. Наконец я спросила охрипшим голосом:

— Кто-нибудь есть дома?

Молчание.

— Кто-нибудь есть дома? — повторила я громче.

Ни звука.

Тогда, собравшись с духом, я постучала. И дверь, словно только и ждала этого, легко открылась.