Зеленый Змий

Они под руки повели меня по расшатанной верфи до самой лодки, сами подтянули реи и шпринты, так что парус напрягся, как доска; некоторые из них боялись натягивать шпринты, но я настоял на этом, а Чарли относился к моему желанию совсем спокойно. Он хорошо знал, что я чуть ли не спящий смогу управлять парусной лодкой. Они отвязали канат; я поднял румпель, с кружащейся головой удержал лодку и, установив курс ее, замахал друзьям на прощанье.

Течение повернулось назад, и сильный отлив, идущий навстречу яростному ветру, произвел большое волнение. Залив Суйсона был весь белый от пены; но лодка, приспособленная для ловли лососей, хорошо плавает, и я умел управлять ею. Я погнал ее сквозь волны и поперек их бессвязно разговаривал сам с собою и вслух выражая свое презрение ко всем книгам и школам. Высокие волны заливали лодку приблизительно на фут, поплескивая вокруг моих ног, но я смеялся над ними и распевал о своем презрении к ветру и к воде. Я чувствовал себя властителем жизни, сдерживающим разнузданные стихии, и Зеленый Змий несся вместе со мною по водам. Наряду с диссертациями о математике и философии и всякими цитатами я вспоминал и распевал старые песни, выученные в те дни, когда я бросил жестяную фабрику и пошел на устричные лодки с целью сделаться пиратом.

Уже при солнечном заходе, дойдя до места, где реки Сакраменто и Сан-Иоахим соединяют свои мутные волны, я пошел по Нью-йоркскому каналу, легко пролетая по гладкой, окруженной землею воде мимо Блэк-Даймонди, вошел в Сан-Иоахим и доплыл до Антиоха; тут я слегка отрезвился и приятно проголодался. Я подошел к борту большого шлюпа с грузом картофеля. На нем оказались старые друзья, поджарившие мне моего окуня на оливковом масле. Кроме того, у них было большое блюдо тушеной рыбы с превкусным чесноком и поджаристый итальянский хлеб без масла;все это запивалось большими кружками густого и крепкого красного вина.

Лодка моя совсем промокла, но меня ожидали сухие одеяла и теплая койка в уютной каюте шлюпа. Мы лежали, курили и болтали о старом времени, а наверху ветер свистел в снастях и напряженные гардели хлопали о мачту.

XXIII

Я крейсировал в своей рыбачьей лодке целую неделю, а затем вернулся поступать в университет. Я больше не пил после первого дня моей поездки. Я перестал ощущать влечение к вину; усталый мозг мой отдохнул. Не скажу, чтобы совесть беспокоила меня; я не жалел о первом дне моего плавания, ознаменовавшемся оргией в Венеции, и не раскаивался в нем; я просто позабыл об этом и с удовольствием вернулся к книжным занятиям.

Долгие годы прошли, прежде чем я понял всю важность этого дня. Тогда же я думал о нем, как о веселом времяпрепровождении. Позднее, узнав всю тягость умственной усталости, я вспомнил и понял жажду успокоения, приносимого алкоголем.

Я окончил первое полугодие в университете и начал второе в январе 1897 года. Но я был принужден покинуть университет из-за отсутствия средств и убеждения, что он не дает мне всего, чего я ждал от него в тот короткий срок, который я мог ему предоставить. Я не испытывал особого разочарования. Я учился в течение двух лет и прочел огромное количество книг, это было гораздо важнее. Я основательно усвоил правила грамматики; конечно, я все еще делал некоторые ошибки, но уже не допускал слишком грубых.

Я решил немедленно избирать себе карьеру. Я чувствовал четыре разных влечения: к музыке, к поэзии, к сочинению философских, экономических и политических статей и, наконец (и менее всего), к беллетристике. Я решительно устранил мысль о музыке, уселся у себя в комнате и принялся одновременно заниматься тремя остальными предметами. О боги! Как я писал! Я работал так усиленно, что рисковал заболеть и попасть в -дом умалишенных. Я писал все, что только возможно: тяжеловесные опыты, короткие ученые и социологические статьи, юмористические стихи, затем стихи всевозможных сортов, начиная с триолетов и сонетов и кончая трагедиями в белых стихах и тяжелейшими эпическими творениями, написанными в стиле Спенсера. Иногда я беспрерывно писал несколько дней подряд по пятнадцать часов, не переставая, и отказывался от еды, не желая отрываться от страстной работы.

Я ужасно утомился, однако ни разу не вспомнил о вине. Я жил слишком чистой жизнью, чтобы нуждаться в «успокоительных» средствах. Я проводил все время в созидательном раю. Кроме того, меня не тянуло к пьянству, потому что я не потерял веры во многое, например в любовь людей друг к другу, в обоюдную любовь мужчины и женщины, в отцовскую любовь, в справедливость, в искусство — во всю массу дорогих иллюзий, поддерживающих жизнь во всем мире.

Однако ожидавшие издатели избрали благой путь и продолжали спокойно ждать. Рукописи мои делали удивительные круговые путешествия между Тихим и Атлантическим океанами. Я занимал небольшие суммы где попало и позволял слабеющему старику отцу кормить меня своим небольшим заработком.