Зелимхан

Один сектор крепости Ведено не обнесен стеной. Вместо степы крутой обрыв оврага, глубокого и широкого, каменистое и гладкое дно которого, как ладонь с узкой складкой прозрачного ручейка. Крепостной обрыв оврага заткан колючей проволокой, по крепостному обрыву оврага спускается к ручейку крутая галерея. Другой берег оврага тоже обрывистый. Вражеский он. В одном месте прикрыт он одеялом кустарника. А дальше открытая поляна, сочная от зелени травы и одиноких деревьев, еще дальше сливающихся с лесом, с горами.

В крепости парк. Вековой, тенистый. В нем скамеечки. Одна над обрывом. Полковник любил сидеть на ней, смотреть на дно оврага, на горы дальние и близкие, которые надо покорить, на которые надо еще так много труда, государственного, петербургского.

Утром полковник выкупался. Утром полковник позавтракал и пошел в парк. Погулять, прежде чем идти в душный кабинет своего управления. С телохранителем пошел. Задумался на скамеечке и очнулся, когда пуля ударила в ствол ближайшего дерева.

— Не в нас ли стреляют? — пошутил полковник и обернулся на выстрел.

Тогда вторая пуля ударила в висок полковника:

выстрелив в дерево, Зелимхан заставил полковника обернуться, чтобы попасть в него наверняка, чтобы в висок попасть.

Кто мог восстановить справедливость в Чечне? Начальник области? Нет. Царь? Тем более нет. Зелимхан, только Зелимхан своею твердой рукой, своим метким глазом.

Читатель помнит зелимхановское дуа — молитвенную импровизацию Зелимхана: «Если я задумаю дело праведное, то укрепи мою волю: сделай глаз мой метким и руку твердою». Зелимхан попал в висок полковнику за 400 шагов. Зелимхан мыслил примитивно: попал, значит совершил праведное.

Все зелимхановские дела были праведные. Мэдди, как о чудесном, рассказывает, что, задумав повое предприятие, отец ложился спать па левый бок и только наутро такого сна сообщал близким свое бесповоротное решение, которое всегда было в зависимости от сновидения. Мэдди не знала курса нервных болезней, близкие тоже не знали. И такое предвидение они почитали за сверхъестественное, заключенное в зелимхановской оболочке.

Все зелимхановскне дела были праведные. И вес же не выдерживал Зелимхан. Все же овладевали им настроения мрачные, смертельные. Тогда он ненавидел людей, себя ненавидел. Кричал, точно от боли.

— Для чего меня родили на свет? Я же готов быть бедняком в полной безвестности. Готов прервать свою жизнь. Но аллах запретил мне прекращать ее тяжелое бремя.

И оставался жить, чтобы докончить начатое.

Ведь он был большим общественником, большим оратором. При конкуренции родов в Чечне мужчина должен быть тем и другим. А он должен был молчать. Должен был таить свое искусство в лесных дебрях, в пастушеских кошах.

Ведь он был красив. По-чеченски красив, по-мужски. Не так лицом, как станом и плечами в косую сажень. Не даром всплакнула как-то Бици, провожая его, глядя вслед:

— Такой красивый, такой красивый, и должен скрываться от людей.

Близкие часто уговаривали Зелимхана. Дышпн-веденская двоюродная сестра Деши Заракаева уговаривала Зелимхана бросить это. Попросить начальство, чтобы простили его, и зажить мирно.

Зелимхан раздумывал. Не одна Деши советовала ему бросить. Многие.

— Попробуй-же.

Попробовал Зелимхан. Результат пробы опубликовал владикавказский «Терек». Опубликовал в редакции, заготовленной канцелярией губернатора:

«Несколько времени назад вр. генерал-губернатором г.-л. Михеевым было получено от знаменитого абрека Зелимхана письмо, написанное на арабском языке.

Выражая желание сдаться в руки властей, Зелимхан в письме указывал, что он стал абреком благодаря несправедливости отдельных представителей окружной администрации и потому, что видел вокруг себя зло. Вместе с тем он просил генерала Михеева взглянуть на его дело беспристрастно и помиловать его.

В ответ на это письмо генерал-губернатор разослал начальникам всех округов области, за исключением Нальчинского, следующий циркуляр:

«Я получил от абрека Зелимхана Гушмазукаева письмо, в котором он, описывая причины, побудившие его стать абреком, просит меня расследовать и убедиться в правдивости его слов и затем «во имя бога и царя» помиловать его.

Предлагаю объявить всем муллам и кадиям, для оповещения населения в мечетях, что письмо Зелимхана я прочел и со своей стороны отвечаю:

…Мне известно и без указаний Зелимхана, что на царскую службу иногда принимаются люди нехорошие, с порочными и противными духу закона наклонностями. Мне также хорошо известно, что от этого страдает служба и справедливость и что с этим злом надо бороться беспощадно. Но зачем Зелимхан говорит о них, когда он первый отступил от закона, когда он нарушил его больше, чем кто-либо, сделавшись абреком.