Зелимхан

Выйдя на улицу, Одноглазый не спеша поехал на городской базар, где купил еще теплый душистый чурек и пару бутылок красного морса. За полтинник он взял жене материи на платье, после чего, вполне довольный собой, отправился восвояси.

За городом он придержал было коня, намереваясь остановиться и перекусить, но не решился. Теперь его пугал каждый кустик, встречавшийся на дороге.

Солнце быстро опускалось за Столовую гору, и в ущелье сгущались тени, когда Багал подъезжал к аулу. Немного подумав, он свернул с дороги к лесу и пробрался к дому задами, крадучись, как вор. Однако, увидев во дворе жену, спокойно выбивавшую коврик, доносчик облегченно вздохнул и твердо решил больше никуда носа не казать, пока не уберут Зелимхана.

* * *

О том, что его семья сослана в Сибирь, Зелимхан узнал, приехав в аул Нилхой.

— Днем раньше я как раз носил им передачу, — рассказывал ему Эльберд. — Мне и в голову не могло прийти, что их так внезапно увезут.

— А передачу приняли? — спросил харачоевец.

— Да.

— И не пытались узнать, кто ты такой? — мрачно поинтересовался абрек, поправляя ремешки на своих суконных гетрах.

— Пытались, — отвечал Эльберд. — Но я сказал, что Зелимхана не знаю, что одна Зезаг доводится мне родственницей по матери, да к тому же маленьких детей жалко.

— Кто сказал тебе, что их сослали в Енисейскую губернию? — спросил Зелимхан, не поднимая головы.

— Один из надзирателей. Но это когда я пошел туда уже второй раз и то — по секрету. Просил никому не говорить о своем разговоре со мной.

Оба они умолкли. Зелимхан будто окаменел.

— Странно как: русский человек и так сочувственно отнесся к нашим делам, — снова заговорил Эльберд. — Я даже спросил его, почему так. А он сказал, что есть такие люди, которые хотят убрать белого царя. Они желают видеть тебя, Зелимхан.

— А что это за люди? Ты не спросил? — поднял голову Зелимхан.

— Нет, не знаю, — отвечал Эльберд. — Но вроде бы их называют анархистами.

— Анархисты?.. А какой они веры? — спросил абрек.

— Не знаю ничего. Он только сказал, что среди них есть русские, армяне и другие.

Зелимхан вдруг вспомнил своего давнего друга по тюрьме — Костю, который говорил, что чиновники царя обижают русских не меньше, чем других, и всячески поддерживал Зелимхана, доказывая, что нужно убивать всех притеснителей народа, одного за другим. Бобров тогда спорил с ними обоими, объясняя, что всех жестоких начальников не перебьешь, и, пожалуй, он был прав. Бобров тогда называл Костю террористом. Но воспоминание это только промелькнуло и исчезло, вытесненное нынешней его огромной бедой: его семьи нет здесь, на родине, его жена, дети в ссылке, и он бессилен помочь им.

Тяжело вздохнув, Зелимхан поднялся и стал прощаться.

Ушел он, как всегда, ни слова не сказав о том, куда направится и когда наведается вновь.

15.

В окнах домов загорелись огни, но свет их с трудом пробивался сквозь стену по-зимнему голых, но густо растущих деревьев. Абрек чутьем разыскал узкую улицу, уходящую в глубь аула. Ее почти всю перекрывал густой навес деревьев. Здесь особенно ощущалась знобящая сырость чеченской черной зимы. Харачоевец проехал еще несколько домов и свернул влево, в узкий переулок. Здесь он спешился и постучал в деревянные ворота рукояткой плетки.

— Кто там? — спросил женский голос.

— Гость издалека. Примете?

Несколько минут стояла тишина. Затем отворилась маленькая калитка и из нее вышел человек с фонарем, при свете которого можно было разглядеть продолговатое лицо с ястребиным носом. Человек этот поднял фонарь, желая разглядеть гостя, и тут же сделал шаг назад.

— А-а, Зелимхан... Неужто это ты? — произнес он с неестественным оживлением. — Да будет с миром твой приход. Заходи.

— Баркалла, Багал. На сей раз не смею задерживать тебя, — отвечал Зелимхан, не слезая с коня.

— Что за беспокойство, милости просим, — засуетился Багал, протягивая руку к узде коня.

— Нет.

— Что-нибудь случилось? — встревожился Одноглазый. — Ты же только утром уехал. Забыл что-нибудь?

— Ничего не забыл, — глухо сказал абрек и слегка наклонился в седле.

Одноглазый поднял фонарь повыше, стараясь разглядеть выражение лица гостя.

— Багал!

— Что?

— Я вижу, ты вооружен.

— Да.

С минуту стояло тягостное молчание.

— Тогда защищайся, — сказал Зелимхан.

Одноглазый испуганно попятился, фонарь заплясал в его руке, и тени вокруг покачнулись.

Глухой выстрел нарушил сонную тишину аула. Одноглазый упал мешком на землю. Зелимхан спешился, но не повернул убитого лицом к Кабе, не стал читать над ним отходную молитву. Он сунул ему в рот медный пятак и сказал:

— Вот тебе взамен восемнадцати тысяч рублей!

Уже на окраине аула абрек столкнулся с человеком, который, услышав выстрел, вышел на улицу.

— Что там случилось? — спросил человек, разглядев в темноте силуэт всадника.

— Говорят, кто-то застрелил бешеную собаку, — ответил Зелимхан.

— А почему орут женщины?

— Собака, говорят, была не простая, породистая овчарка, да и привыкают люди к собакам, как к членам своей семьи... — донесся до него голос из мрака.

* * *