Зелинский

— Не приходится привередничать. Это помещение нанято на средства, собранные интеллигенцией. Знаете ли вы предание о Лавуазье? Говорят, он просил отсрочить свою казнь, чтобы довести до конца задуманное исследование. Я думаю сейчас только о том, чтобы продолжать работу…

Работу свою Лебедеву не удалось закончить. Разгром университета подорвал силы Петра Николаевича. В 1913 году он умер…

После 1911 года Московский университет на время утратил свое значение передового центра русской культуры. Это было проявлением глубочайшего кризиса, в который завела университет реакционная политика самодержавия.

Большая часть русской интеллигенции понимала это. По Москве ходила в то время меткая острота на Деятельность министра Кассо: «Этот «глупый случай» (cas sot) лишил университет лучших профессоров».

В журнале «Будильник» была напечатана на Кассо карикатура Д. Моора «Сеятель».

Ученые, покинувшие университет «ин корпоре», пользовались всеобщим сочувствием и уважением. Общественные организации и отдельные лица смело выражали это.

Зелинский получил письмо от членов отделения химии Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии:

«Глубокоуважаемый Николай Дмитриевич! Тяжелые условия, в которых находится теперь высшая школа в России, и в частности Московский университет, заставили вас, вместе со многими вашими товарищами, решиться для защиты дела преподавания и чести и достоинства родного, для большинства из нас, университета на столь тяжелую жертву, как выход в отставку из профессоров университета.

Нам, как химикам и ближайшим свидетелям вашей многолетней деятельности в Московском университете, особенно понятны все мужество вашего, шага и громадность жертвы, принесенной вами. Что значит оставить ^громадное научное учреждение, для постановки и развития которого затрачено в прошлом столько сил, покинуть созданный вами обширный круг учеников, прервать многочисленный ряд вытекающих одна из другой работ, каждая из которых захватывает уголок души исследователя, — это могут вполне оценить только люди, сколько-нибудь прикоснувшиеся к делу научного исследования и преподавания в высшей школе, и в данном случае химики.

Глубоко ценя вашу тяжелую и бескорыстную жертву, мы от души шлем вам свое приветствие.

Было бы слишком тяжело думать, что созидательные силы, собранные в Московском университете, силы, которыми так бедна и в которых так нуждается наша родина, будут потеряны для Московского университета, И мы, как все, кому дорога высшая школа, верим, что скоро наступят условия, которые позволят вам и вашим товарищам вернуться в Московский университет».

III. ПЕТРОГРАД 1911—1917

Я изобрел его не для нападения, а для защиты миллионов молодых жизней от страданий и смерти.

Н. Д. Зелинский

ГЛАВА 14

Первые газовые атаки. — Письмо с фронта. — Чудесный уголь. — «Белая тень» и «черное дело».

Посреди двора дома № 19 по Забалканскому проспекту поднималась высокая башня с круглыми часами. Это были самые точные часы не только в городе, но и в стране, и проверялись они Пулковской обсерваторией. В самой башне производились опыты со свободным падением тел и выверялись измерительные приборы, а в подвалах хранились образцы аршина и фунта, а также копии международных мер длины и веса — метр и килограмм. Создателем «башни чудес» был великий русский химик Д. И. Менделеев, который жил здесь и умер в 1907 году.

Министерство финансов во дворе дома № 19 разместило Центральную химическую лабораторию.

Дом был длинный, одноэтажный, около крыльца росли две березы и кусты сирени.

Николай Дмитриевич Зелинский сидел в своем кабинете за письменным столом. Стол неудобный, с одним ящиком, конторский. Мебель в комнате разнокалиберная: венские желтые стулья, потертый плюшевый диван, кресло, горбатое бюро и по стенам черные шкафы. Этот кабинет не похож на его кабинет при химической лаборатории Московского университета, как не похожа петербургская деятельность профессора Зелинского на ту, что он вел почти 20 лет в Москве.

Там была работа с нефтью, а здесь Центральная лаборатория министерства финансов обслуживает предприятия спирто-водочной промышленности. «Кабацкая» лаборатория, как с горькой иронией прозвал ее Николай Дмитриевич. И все же недаром прошли эти четыре года. Теперь и здесь, в лаборатории, ведутся серьезные работы по нефти, по катализу, по химии белка. Нашлись и новые помощники: В. С. Садиков, серьезный, вдумчивый химик, молодежь, всегда ищущая, увлекающаяся.

Наступила весна 1915 года. В этом году пасха была ранняя. Зима только что выплакалась капелями. Деревья еще стояли голые, зябкие.

В кабинете через открытое окно было слышно, как во дворе шумели дети, чирикали воробьи, а на проспекте звенели трамваи, цокали лошадиные копыта.