Зелёная мантия

Когда он снова улёгся, Бренда постояла в дверях, дожидаясь, пока муж заберётся под одеяло, и только потом вернулась в туалет. Она каждую минуту ждала, что он снова ворвётся к ней, однако все обошлось, и, закончив дела, она вернулась в спальню. Ланс смотрел в потолок.

— Что с тобой, милый?

Он тряхнул головой.

— Ничего такого. Просто иногда не спится.

Она откинула одеяло, чтобы лечь рядом, и увидела, что у него опять эрекция. Ей хотелось отвести взгляд, хотелось удержать в памяти, как он стоял в дверях, как грубо схватил её, — не потому, что ей это понравилось, наоборот, было страшно и хотелось запомнить как предостережение, но взгляд невольно тянулся к его налившемуся естеству.

Что же это творится? Груди у неё напряглись, предчувствуя прикосновение его ладоней. Между ног стало влажно. «Нездоровая какая-то страстность», — подумалось ей. И у него, и у неё. Но рука уже сама потянулась к его члену. Внизу работал никому не нужный телевизор. Фильм давно кончился. Передавали новости, потом спорт и погоду.

* * *

В конуре у дома Максвеллов заскулил во сне Дукер. Лапы у него подёргивались, словно он за кем-то гнался.

Он бежал в стае, а впереди мчался олень. Ночь была полна запахов, острых, душных. Музыка, как охотничий рог, звала их вперёд. Бежать было счастьем.

* * *

Ланс снова уснул, а Бренда тихо лежала рядом. Двигаться не хотелось. Она снова и снова вспоминала сцену в ванной, безумные слова Ланса и то, как мгновенно он обо всем забыл. С ним такого ещё не бывало.

Она тихонько потёрла руку. Да, синяки уже проступают. Наверное, это было. И что ей теперь делать? Никому ведь и не расскажешь! Господи, только заговори, подумать страшно, как на неё будут пялиться. Нет, придётся молчать и только молиться — господь милостивый! — чтобы такое больше не повторилось.

Она уснула очень нескоро.

8

— Глянь-ка, Льюис!

Опершись на грабли, Льюис поднял голову к ветвям дуба, росшего между домом и огородом, на котором он возился. Знакомая лисья мордочка выглядывала из ветвей, солнечные зайчики играли на смуглых щеках.

— Я и гляжу, — сказал он, подходя к дереву. — Раненько ты сегодня поднялась.

Гостья легко соскочила на землю. В дневном свете она выглядела маленькой и хрупкой, но не менее таинственной. Поля шляпы свисали так низко, что ему не видно было глаз, пока девочка не задрала голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

— Мне нравится ночь, — сказала она, — но я к ней не привязана, ты же знаешь.

Говоря это, она придвинулась поближе к поленнице. Одно движение — и уже сидит на дровах, болтая ногами. Льюис уселся не столь проворно на колоду для колки дров.

— Видел, как ты ночью плясала, — сказал он.

— И я тебя видела — только ты не плясал.

— Я уж староват для танцев.

— Лили это не мешает.

— Она лет на двадцать моложе.

Раскосые зеленые глаза с минуту изучали его.

— Может быть, — сказала гостья, отворачиваясь. Потом снова серьёзно взглянула на него. — Нельзя было отпускать его так далеко прошлой ночью, Льюис.

— Он принадлежит всем — не только Новому Волдингу. Да и как бы я его остановил?

Она кивнула.

— Но теперь ему там нет места. Если он забежит слишком далеко, он пропадёт. Такая тайна, как он, долго не продержится.

— Это все музыка Томми, — сказал Льюис. — Это он играет.

— Томми меня слушать не станет.

— А меня, думаешь, станет? Да и потом, когда он играет, он уже не Томми. Он тогда сам — часть тайны.

Она вздохнула:

— Я знаю. Слишком мало вас здесь осталось. Если б вас было больше, Томми не играл бы таких диких напевов. Он зовёт, Льюис. Он знает, что вам нужны люди, вот и посылает тайну все дальше и дальше. И однажды ночью тайна не вернётся. Добудь ещё людей, Льюис.

— Никто больше не станет слушать, — покачал головой Льюис. — Я выходил к ним. У людей там теперь слишком много мыслей в головах. Они уже никого не слушают. Музыкой их не проймёшь.

— Но есть же такие, кто умеет слушать как надо, — возразила гостья. — Должны быть. Если ты сумеешь найти… Когда вы ждёте цыган?

Льюис пожал плечами:

— Через недельку, а может, через две. С ними, как с тобой, — никогда точно не знаешь.

— Спроси его, — сказала гостья. — Должны там быть такие, кто услышит. Иначе все изменится, и перемена будет не к добру. Музыка доходит не к тем людям. Когда эхо возвращается, оно… оно иногда становится нехорошим. Может, вам надо перебраться на новое место, Льюис, — как тогда.

Льюис покачал головой:

— Куда нам идти?

— Глубже.

— Глубже куда? Она пожала плечами.

— Не знаю, Льюис. Для меня-то ничего не меняется. Луна остаётся, а больше мне ничего не нужно. — Она невесело улыбнулась. — Может, и вам лучше бы так, Льюис. Пейте луну и отпустите его на свободу.

Он не успел ответить. Она спрыгнула с поленницы и метнулась к нему за спину. Он ощутил её ладошку у себя на затылке. Она погладила его редкие волосы, но, когда Льюис обернулся, её уже не было.