Зелёные Созвездия

В четырёхместной палате, в которую меня прописали на временное местожительство, заняты ещё лишь две кровати. На них поселились два пацана: толстый, которого я прозвал сразу Булочка, лет одиннадцати, и парень постарше с уже сломавшимся голосом и волосатой верхней губой, которому четырнадцать. Имя Булочки я не спросил, а старшего звали Андрей.

Первым тогда вошёл Булочка. Увидев меня, он воскликнул тонким масленым голосом:

– А ты чо в одних трусах?

– Тебя не касается! – громко восклицаю я и отворачиваюсь к окну. Отвратительный жирный дурик с хомячьими щеками, тремя парами сисек на животе и вторым подбородком. Фу таким быть.

Булочка больше не заговаривает со мной. Он хоть и весит раза в два больше, да только ниже меня на полголовы. Будет возникать – покатится с лестницы как колобок.

Через час мама привозит мне одежду, и я начинаю опять хныкать, чтобы она забрала меня домой. Если я не на каталке и теперь даже могу ходить по коридорам, какие могут быть проблемы? Но она бессмысленно уговаривала меня, будто врачи лучше знают, что мне нужно. Я понимаю, что просить её забрать меня, с моей стороны не менее бессмысленно. Наконец мама покупает мне мороженое, и я чуточку остываю. Горло не отозвалось на холодное и не заболело сильнее, хотя верно, у меня ж не ангина или простуда.

Не дожидаясь, пока я доем мороженое и снова начну извергаться как вулкан, мама спешно желает мне удачи и уезжает.

Потекли дни. Дом бабушки и дедушки далеко за городом, чтобы доехать до меня маме потребуется два часа на автобусах и около часа на машине, поэтому знакомые лица я вижу редко. А в больнице – кучка безмозглыхдуриков, визжащих с утра до утра.

После тихого часа нас выводили в убогий больничный двор с ржавыми качелями и покорёжившимися каруселями. Парочка воспитателей, что занимались этим, беседовали на скамейке о своих вселенских проблемах, о продуктах в магазине, экономике и политике, а на нас обращали внимание, только если кто-то пересекал установленные границы. Мы совсем как коровы на выгоне, которых пасёт наш сосед на склоне.

Во дворе почти нет растений, лишь трава по периметру, да четыре несчастных дерева в углах площадки. Я поднимаю голову и смотрю на их потрёпанные кроны. Мне не даёт покоя чувство, будто я что-то вижу там, ощущаю, как в Море, когда оно заговорило, только теперь всё иначе. Не совсем, но во многом.

Я почти ни с кем не общаюсь. Строить вселенскую обиду на всё человечество куда приятнее. Быть дрянным мальчишкой, выводящим медсестёр, – просто шик. Во дворе я нашёл лишь одного нормального собеседника: тихого и спокойного Гришку, которому было всего восемь. Он не казался глупым и фантазировал истории на те случаи жизни, которые не мог объяснить. Я много рассказал ему. Мелкий постоянно думал и выглядел до невозможности забавным.

На третий день однообразия я лежал на больничной койке, смотрел в потолок и со смертельной тоской осознавал, что на двух неделях лета можно поставить крест, зачеркнуть их, выбить из сетки, замазать ваксой, превратить в вакуум. Жизнь не имеет смысла. Мой мир не станет прежним.

И тогда появилась Светлана Николаевна.

***

За ночь до прихода в её кабинет снова произошла та странная штука, как и в крымской больнице. Я проснулся от неприятного ощущения, будто покачиваюсь на волнах. Тревожно открыл глаза, ожидая увидеть вокруг себя море, но я преспокойно лежал в постели, точнее – моё тело. Когда я поднимался, оказывался вне его, но и когда ложился – не чувствовал основы. При желании можно было откинуться назад, за кровать, но в том мире, что ждал меня там, плескалась тьма, я снова ощущал её дыхание.

Помотав головой, я переворачиваюсь на бок, и всё проходит. Снова засыпаю.

На следующий день оказываюсь в кабинете психотерапевта. Очень молодая девушка, выглядевшая как старшеклассница из моей школы, представляется Светланой Николаевной. Про себя я называю её Светочкой. В кабинете разлита искусственная прохлада кондиционера, которой так не хватает в августовские жаркие дни. А ещё, в отличие от кабинетов других врачей, этот напоминает комнату современной квартиры: с узорными обоями, оранжевыми потолками, салатовыми занавесками.

(…я вспоминаю свою кепку…)

Светлана Николаевна просит меня присесть, и я опускаюсь в мягкое кресло размером с гараж.

– Устраивайся поудобнее, – просит меня врач, видя, как я ёрзаю. – Не держи спину прямо, опусти её на спинку.

– Тогда мне придётся залезть с ногами, – говорю я.

– Ничего страшного.

Я сбрасываю тапочки и подтягиваюсь вглубь кресла. Мои снежные ступни – не чета загорелым ногам, – раскинутые рогатулькой, смотрят прямо на Светлану Николаевну. Некоторое время я жду скучных вопросов, которыми любят сыпать доктора на приёмах, но Светочка, полистав мою историю болезни, вдруг спрашивает не в лоб, а в глаз:

– Сколько тебе было, когда умер твой отец?

– Э… – я раскрываю рот. – Шесть лет.

– Сейчас ты живёшь только с матерью?

– Ещё с бабушкой и дедушкой.

Светочка вздыхает и закрывает мою историю, а потом добродушно смотрит на меня. Почти что как мама.