Землемер

Полковник Мюллер начал разнос еще спокойно, по-возможности сдерживаясь, деловым и даже отеческим тоном, но после третьего предложения уже орал, брызгал слюной и стучал кулаком. В вину Апфельбауму было поставлено все — низкая дисциплина членов «Молодежного Союза», отвратительное состояние стенда «Под знаменем Кайзера плечом к плечу с нашими орлами-героями к новым победам, ура!», сорвавшийся из-за плохой погоды футбольный матч между командами пятого и шестого блоков, тупость и разгильдяйство командиров среднего звена, неудачи на западном фронте, и даже само падение базовой конфигурации. Потом, в течение четверти часа полковник предавался нервным воспоминаниям, какой прекрасной и объединяющей была «Молодежка» в его годы, как члены союза собирались ежедневно, и даже чаще, чтобы попеть патриотические песни, изучить новые мудрые наставления старших товарищей, заняться спортом, футболом, боксом, да чем угодно! Просто чтобы подтянуть младших товарищей по тригонометрии и дисциплине! И если уж совсем все было сделано-переделано, всегда можно было, в преддверии сегодняшних грозных схваток, порубиться по-дружески на саблях в гимнастическом зале! Прекрасное было время, ясное и честное, не то, что текущий момент, когда из-за отдельных, всем известных личностей невозможно своевременно снабжать Берлин результатами расчетов. Пусть лейтенант Апфельбаум не воспримет слова полковника как упрек, но в то незабываемое время каждый офицер четко знал, как, в случае необходимости, употреблять личное огнестрельное оружие.

На этой патетической ноте собрание было объявлено закрытым, господа штабные потянулись в буфет освежиться рюмочкой коньяку, а бедняга Апфельбаум, размазывая по лицу сопли и слезы, отправился в свой блок, чтобы написать письмо матери, надеть парадный мундир и застрелиться. К чести его надо сказать, что лейтенант ни того, ни другого, ни третьего так и не сделал, а просто выпил в уединении сортира полбутылки отвратительного крестьянского самогона и уснул, не раздеваясь на своей жесткой походной кровати. Утром он проснется помятый, опухший, с головной болью и желанием жить дальше, назло полковнику Мюллеру, но, по возможности, не попадаясь начальству на глаза. Он заречется посещать штабные заседания и, как это ни удивительно, зарок свой выполнит. Прискорбное же состояние дел в «Молодежном Союзе» не будет беспокоить его и дальше, так как он знает — этому покойнику уже не помочь никакой гальванизацией.

Полковник Мюллер, совершенно обессилевший, остается сидеть в холодном зале, перед горой накопившихся за время его отсутствия неподписанных бумаг и большой кружкой темного пива. Пиво он привез из столицы, он купил там по безобразно завышенной цене целый бочонок берлинского, чтобы посмаковать его с приближенными офицерами, но из-за тряски в вагоне нежный напиток пришел в полную негодность и пиво теперь остается только вылить к свиньям.

Как известно, последнюю неделю полковник провел в Берлине в ожидании доклада у первого лица империи. По мнению полковника, результатом доклада, честного, хотя и неполного, мог быть только немедленный арест, трибунал и расстрел по законам военного времени. Группа «Вест-Вест» была уже месяц как выключена из процесса, ничего не производила и лишь потребляла, сроки ремонта многократно отодвигались, единственным действенным решением могло быть только полное отключение подачи сжатого воздуха во все узлы машины, но на эту радикальную меру без санкции Берлина никто не отваживался. Именно этого разрешения и надеялся добиться у Императора полковник Мюллер, если не для себя, то хоть для своего преемника.