Земли, обагренные кровью

Заканчивались сговоры, потому что в день святого Димитрия справлялись все свадьбы. Священникам вздохнуть было некогда. Пятнадцать, а то и двадцать пар ждали, когда подойдет их очередь венчаться. Когда какую-нибудь из помолвленных девушек спрашивали: «Когда, с божьей помощью, предполагается свадьба?» — ответ следовал один: «Если богу будет угодно, в день святого Димитрия».

Празднество устраивалось также в день святого Иоанна Богослова. Это был день состязания в мужестве. Удалые, стройные парни, каждый с пистолетом и кинжалом за поясом, седлали резвых коней и устраивали турниры. А на празднестве в день святой троицы, когда наливалась упругая черешня, среди всадников можно было увидеть не только парней. На крупах лошадей горделиво восседали и молодые женщины, красующиеся в ожерельях из золотых монет. И не было никого в округе, кто бы мог сравняться в быстроте с всадниками из деревни Кыркындже!

Весь день и всю ночь играли в садах скрипки, уды, сазы, барабаны. Под деревьями начинались танцы — каршилама, касап, зейбек. Сбросив на время заботы, парни и девушки кружились в вихре танца, их целовал ветерок, ласкала светом луна. Там же они встречали восход солнца, а потом еле успевали переодеться, чтобы снова взяться за мотыгу. Жители Кыркындже никогда не упускали случая повеселиться на праздниках. Какое веселье бывало в дни рождества, в Новый год, на крещение, на масленицу, на пасху! Чистый понедельник очень своеобразно отмечали новобрачные. Они подымались в горы, жгли костры, жарили каштаны, пили раки и рассказывали о своих недавних проделках: как они влюбились, как встречались тайком до прихода сватов и сговора, к каким уловкам прибегали, чтобы отцы, матери, тетки, соседи не догадались ни о чем.

В эту компанию принимали только парами. Если кто-нибудь приходил без жены или без мужа, ему шутя говорили: «Ступай назад и тащи свою капинеку[2]. Да смотри, чтобы она была новая, тогда только примем тебя в компанию».

То ли благодатный климат Анатолии, то ли плодородие ее земли рождали веселье и песню. С песней мы просыпались, с песней гуляли на свадьбах, песней выражали грусть.

Молодой человек, который решил жениться, должен был построить себе дом — это было обязательным условием. Девушке в приданое никогда не давали дом. Когда начиналось строительство, соседи, друзья — все приходили на помощь: носили камни, мешали раствор. Работа сопровождалась веселыми песнями, чаще всего любовными. И в поле трудились с песней. С октября до февраля шел сбор урожая маслин, в феврале и марте — прополка, с апреля до июля все были заняты табаком, потом начиналась пора винограда и инжира. И все это время в горах и на равнинах звучали песни. Дневной труд не был в тягость, и ночной сон был безмятежным, никто не беспокоился о завтрашнем дне, ни у кого не было страха перед насильственной смертью. До 1914 года в нашей местности не было убийств, кроме одного случая, когда двое парней вышли на поединок, оспаривая открыто и честно, перед свидетелями, сердце одной красавицы…

Неподалеку от нашей деревни сохранились древние развалины города Эфеса, но, по правде сказать, нас они мало интересовали. В наших домах и без того было достаточно старины. Недаром в греческих книгах, где описывались наши места, названные Горный Эфес, утверждалось, что мы являемся потомками древнейших племен.

Все это я узнал от учителя — господина Пифагораса Аариоса с острова Самос. Этот добрый человек был просто помешан на древностях. Все свободное время он проводил у древних развалин, осматривая храм богини Артемиды, театр, византийскую крепость, городские ворота.

Он брал иногда нашего ослика и отправлялся к развалинам. Отец, не очень полагаясь на учителя, говорил мне:

— А ну-ка поезжай с этим растяпой, а то он, пожалуй, потеряет осла и спрашивать будет не с кого. Люди говорят, что он витает в облаках. Он часами сам с собой разговаривает — и на рассвете, и на закате, и при луне. И не поймешь по-каковски — не по-гречески, не по-турецки…

Однажды я собственными ушами услышал это бормотание и спросил:

— На каком языке вы говорите, господин учитель?

— На древнегреческом, — ответил он и улыбнулся. — Ты знаешь, как зовут вашего доктора?

— Еще бы не знать… Его зовут Гомер.

— Правильно. Вот я и читаю стихи Гомера.

И этот милый человек рассказал мне о Гомере, который был, по его словам, нашим земляком, а потом о других поэтах, имен которых я не помню. Мы бродили с ним по развалинам Старого и Нового Эфеса, О каждом камне он рассказывал целую легенду. А я, раскрыв рот, слушал, боясь что-нибудь пропустить, и даже кое-что заучивал наизусть, как «Отче наш»…

Он говорил, что Эфес, величием своим затмевавший другие города, возможно, был основан Андроклом, сыном короля Афин Кодроса. А может быть, и не им, а восставшими рабами с острова Самос, которые бежали от своих владык и обосновались на этой земле… Мне больше понравилось последнее предположение, и, когда мы с братом Георгием охотились в руинах за дикими голубями, мне казалось, что я вижу перед собой тысячи рабов.