Земли, обагренные кровью

Когда меня оторвали от матери, она не плакала, не сопротивлялась. Она сказала: «До скорой встречи, Степан. Я первой пойду на тот свет и встречу тебя там…» И бросилась в пропасть!.. Когда дядюшка Али пришел выбирать работников, как раз должны были убить меня и Серго…

Позднее я услышал рассказы о кошмарах еще более страшных, чем пережил Степан. Это происходило в Эрзуруме, Киликие, Диярбакыре, Сивасе, Хастамону и других местах. Время стерло страшные подробности. Если вы откроете сейчас какую-нибудь книжку по истории, то найдете только сухие строки «о резне и преследовании армян во время первой мировой войны». Вы найдете и несколько холодных цифр. Одни говорят, что число жертв достигло миллиона, другие — что миллиона с лишним, третьи утверждают, что погибло полтора миллиона армян и греков. Не оставляйте без внимания вопрос о виновниках этих событий, тем более что он достаточно запутан. За эти события ответственны не только турки. Христиане, которые жили в Анатолии и в руках которых находились ключи к ее богатствам, были выброшены оттуда потому, что мешали сначала немецкой экспансии, а позднее капиталистам стран, стоявших за спиной Антанты. Самые бесчестные и коварные замыслы иностранных монополистов в области экономического господства в Турции сосредоточились на железной дороге, ведущей из Мосула и Багдада в Смирну, так как она проходила по нефтяным районам Среднего Востока и сказочно богатым местам Анатолии. Поход за золотым руном продолжается и до сих пор…

IX

Рассказ Степана заставил меня утвердиться в решении бежать как можно скорее. Когда Эдавье, радуясь, принесла мое удостоверение, я встретил ее как чужую, не чувствуя никаких угрызений совести от того, что покину ее. Я сухо поблагодарил ее и, чтобы избежать дальнейшего разговора, стал внимательно читать удостоверение. «Приказом командира второго рабочего батальона солдат Манолис Аксиотис, житель деревни Кыркындже, вилайета Айдын, оставляется на службе у Али-аги в деревне Гюль-Дере до особого распоряжения…»

Эдавье села рядом со мной, печальная и нежная. Ее глаза искали моего взгляда, но я не поднимал глаз от бумажки.

— Я знаю, что ты хочешь бежать, — вдруг сказала она, нарушив тягостное молчание. — Не делай этого, Манолис. Оставайся у нас до окончания войны, а тогда, если ты захочешь, я поеду с тобой к тебе на родину. Разве ты не можешь представить меня христианкой твоим родным? Я буду любить то, что любишь ты, и верить в то, во что веришь ты. У нас многие христианки говорят по-турецки, между нами нет никакой разницы. Ты не скажешь, что меня зовут Эдавье, будешь называть Марией…

Бедная Эдавье! Она говорила со мной языком любви, но я не понимал ее, преисполненный ненависти, которую ежечасно разжигала война.

В тот же вечер я решительно сказал Панагису:

— Ночью бежим!

В полночь мы двинулись в путь. Мы договорились идти только по ночам и не приближаться ни к каким селениям. Первая неделя пути была особенно трудной. Сначала на дорогах встречалось много людей. Потом мы попали в солончаки, где не было воды. Нас охватило отчаяние. Мы слизывали с камней осевшую на них ночную росу.

— Я весь высох, больше не выдержу, — жаловался Панагис и смотрел на меня страшными воспаленными глазами.

Я отдал ему последний глоток из фляжки, который хранил для чрезвычайного случая. На рассвете я почувствовал свежесть в воздухе.

— Панагис, мы спасены! Где-то поблизости должно быть много воды!

Мы ускорили шаг. Через полчаса мы услышали плеск воды.

— Река! — в один голос вскрикнули мы.

Это была река Сакарья. Мы побежали. И если бы навстречу вышел полк солдат, он не остановил бы нас. Мы жадно прильнули к воде, окунали в нее голову, отряхивались и снова окунали. Наконец жажда была утолена. Мы успокоились, сели на берегу, поели хлеба с сыром и возблагодарили бога.

Теперь трудность состояла в том, чтобы перебраться через реку. Обследовав берег, мы нашли сделанный на скорую руку переход из каменных глыб. В этом месте река делилась островком на два рукава. Камни шатались у нас под ногами, а течение было быстрое. Вдруг Панагис сорвался в воду и чуть не утонул. Я его с трудом вытащил. Мы добрались до островка, узкого и длинного, похожего на подводную лодку. На одном его конце росла ива, а на другом кусты. Я разглядывал переход через второй рукав реки, когда Панагис схватил меня за плечо.

— Смотри! — испуганно сказал он.

На противоположном берегу около десятка вооруженных людей спускалось с холма из покинутой деревушки.

— Наверно, это курды, дезертиры, — заволновался я.

Накануне нам повстречался пастух, беженец из Салоник, который предупредил нас: «Будьте осторожны, смотрите, не попадитесь в руки курдским дезертирам, они в этом районе хозяйничают. Костей тогда не соберете, бедняги. Они тут уже уйму людей поубивали… Турецким властям пришлось оставшихся в курдских деревнях женщин и детей переселить в Сиври-Хисар, чтобы они не могли оказывать поддержку дезертирам».