Земли, обагренные кровью

Так мы и сделали. На станции не было ни души. Мы спрыгнули и спрятались за сложенными в кучу шпалами. Затаив дыхание, ждали, когда раздастся свисток и поезд тронется. Тогда можно будет перекреститься. Но поезд задерживался. Вдруг перед нами выросли два всадника — военный патруль.

Документов у нас, конечно, не было, и нас арестовали. На нас надели наручники и отправили к коменданту. Конвоиры проговорились, что арестовали нас не случайно. Нас выдали жандармы, потому что мы дали им только по десять лир.

То, что мы узнали, помогло мне составить план действия. Я договорился с товарищем не скрывать правду от офицера, который будет нас допрашивать.

— За взятку судят, — объяснил я ему. — А до суда — предварительное заключение. У нас будет время сообщить родным о случившемся, может быть, они как-нибудь нам помогут. Да и вообще лучше попасть в тюрьму, чем в рабочий батальон.

Так мы предали наших предателей; шесть месяцев нас держали в тюрьме. Потом судили. Военно-полевой суд присудил жандармам по пяти лет, а нам по три года. Но у жандармов были сильные заступники, они добились пересмотра дела. Жандармов оправдали, а нам дали по шесть месяцев.

* * *

Мытарства мои на этом не кончились. Меня отправили в лагерь в город Бандырму. Тысячи греков и турок отбывали там заключение за фальшивые удостоверения, за дачу взяток, за нарушение воинской дисциплины. Основной пыткой и здесь был голод. Еды, которую отпускали на три тысячи человек, не хватило бы и двумстам, чтобы утолить голод! Все разворовывалось. Воровали и паши, и коменданты, и начальники тюрем, и интенданты, и простые служители. Все давно поняли, что Турция проиграла войну, и спешили награбить побольше. У кого были деньги, мог купить даже везира, чтоб тот чистил ему ботинки.

Понятия «родина», «честь» перестали играть роль. Вскоре нас перевели в казармы Силимье в Стамбул. Мы пробыли там несколько недель. Единственной едой у нас была похлебка из инжира, в которой плавали мухи, тараканы, даже дохлые крысы. Кишмя кишели вши. Сыпной тиф и триппер косили людей. Если бы не подоспел приказ о дезинфекции, бане и переводе нас в Соганлы, мы бы все отдали богу душу. В Соганлы нас отправляли для пополнения дивизии, разбитой на русском фронте.

— Там, в России, война кончилась, — сказал Матиос, бывший кузнец, прозванный Телеграфом за то, что он всегда первым узнавал новости. — Дай бог, чтобы она кончилась и у нас.

— А как же это она кончилась в России, эта трижды проклятая война? — спросил пекарь Ахмед.

— Я слыхал, как русские пленные говорили об одном человеке с бородкой, который издал великий указ, что надо кончать войну, и она кончилась. Он, говорят, издал и другой важный указ — чтоб не было богатых и бедных. Так и сделали. И он роздал крестьянам помещичью землю. А всех богачей выгнали из дворцов, и теперь там живут бедняки, как ты и я. Ахмед чуть не лопнул со смеху.

— Что ты сказки рассказываешь! Разве такое может быть? Разве богатый отдаст другому свое богатство, будь у того хоть две бороды! Замолчи, глупец!

Мы ничего не знали о том, что происходит в России, и не понимали, о чем говорил Матиос. Но вскоре к нам поступил один учитель с турецкого побережья Черного моря, его звали Серафимидис. Он нам все объяснил.

С Серафимидисом мы стали друзьями. Ему пришлось много пережить. Его оторвали от родных мест в 1916 году. Отступая перед русскими, турки угоняли с собой тысячи мирных граждан; прихватили и греческий рабочий батальон, в котором служил Серафимидис. Через пять месяцев он решил перебежать к русским, но не дошел до линии фронта. Его поймали, пытали и хотели повесить.

— Мне уже накинули петлю на шею, — рассказывал он. — Но тут подходит один турецкий полковник, всматривается в меня и спрашивает: «Ты не племянник ли отца Григория?» — «Да», — отвечаю я. Он приказывает палачу: «Развяжи его». Я не поверил своим ушам. «Яхорошо знаю твоего дядю, священника, — говорит он, — мы были соседями. Мне рассказали, что он сделал много добра нашим, оставшимся в Трабзоне. Ради него я дарю тебе жизнь, напиши ему об этом…» Как я узнал позднее, — продолжал Серафимидис, — этот офицер собирал сведения о жизни в оккупированных русскими районах черноморского побережья Турции. Он взял меня с собой в Сушехир, в штаб Вехид-паши. Там я узнал, что русские передали управление Трабзоном туркам и грекам. Судопроизводство и командование войсковыми частями осуществлялись совместно. Трабзон стал автономным городом, мэром его считался Константинос Феофилактос, но фактически правителем был митрополит Хрисантос, человек великодушный и большого ума. Он одинаково соблюдал интересы и мусульман и христиан, пресекал попытки армян мстить туркам. Жизнь в городе наладилась. Турки, бежавшие ранее из Трабзона, стали проситься обратно, но турецкие власти не отпускали их. Чтобы вы поняли, как велико было их уважение к Хрисантосу, я спою вам песню, которую они о нем сочинили:

Наш край в твоих руках, митрополит,
А в Элевье народ об участи своей скорбит…