Земля

— Зачем ты берешь серебро? — вдруг спросила жена из темноты.

— Приходится дать в долг дяде, — сказал он коротко.

Сначала его жена ничего не ответила, а потом сказала по-своему откровенно и мрачно:

— Лучше не говори: «дать в долг». У них в доме не берут взаймы. Там только принимают подарки.

— Я это хорошо знаю, — отвечал Ван-Лун с горечью. — Давать ему все равно, что резать свое тело, да еще ни за что, ни про что, разве только за то, что мы одной крови.

Выйдя на порог, он сунул деньги дяде и быстро зашагал обратно в поле. Там он принялся работать так, как будто хотел перевернуть землю до основания. Некоторое время он думал только о серебре, он видел, как его небрежно бросают на игорный стол, видел, как его загребает чья-то праздная рука, — его серебро, серебро, которое он с таким трудом собирал от плодов своего поля, чтобы вложить его в новый участок собственной земли.

Гнев его прошел только к вечеру, и тогда он выпрямился и вспомнил о доме и об ужине. И потом он подумал о новом рте, который с этого дня вошел в его дом, и его угнетала мысль, что у него начали рождаться дочери, дочери, которые не принадлежат родителям, а рождаются и воспитываются для чужих семей. В своем гневе на дядю он даже не подумал нагнуться и взглянуть на личико маленького новорожденного существа.

Он стоял, опираясь на мотыку, охваченный печалью. Придет другая жатва, прежде чем он сможет купить эту землю, участок, примыкающий к его полю, а теперь в доме появился новый рот. Через бледное, зеленоватого цвета, сумеречное небо пролетела стая ворон, резко чернея, и закружилась над ним с громким карканьем. Он смотрел, как она исчезла, словно облако, в деревьях около его дома, и погнался за ней, крича и размахивая мотыкой. Стая медленно поднялась, описывая круги над его головой, поддразнивая его своим карканьем, и наконец улетела в потемневшее небо. Он громко застонал: это был дурной знак.

Глава VIII

Казалось, что боги раз навсегда отвернулись от человека и никогда уже не будут к нему благосклонны. Дожди, которые должны были начаться ранним летом, задержались, и каждый день небеса блистали все тем же равнодушным сиянием. Им не было дела до иссохшей и жаждущей земли. От зари до зари на небе не было ни облачка, а ночью загорались звезды, золотые и жестокие в своей красоте.

Поля засохли и потрескались, хотя Ван-Лун трудился над ними до отчаяния, и молодые всходы пшеницы, дружно показавшиеся весной, теперь, когда ни небо, ни земля ничего им не давали, не вытягивались больше под лучами солнца, а подконец съежились и пожелтели, не принеся урожая.

Рисовые гряды, засеянные Ван-Луном, лежали кусками нефрита на темной земле. Забросив поле пшеницы, он день за днем носил к ним воду — тяжелые деревянные ведра, перевешенные через плечо на бамбуковом шесте. Но дождя все не было, а за это время он натер плечо, и на нем образовались мозоли величиной с чашку. Наконец вода в пруде высохла, и даже в колодце вода так спала, что О-Лан сказала ему:

— Если давать детям воду, а старику — чай, то посевы должны засохнуть.

Ван-Лун ответил с гневом, в котором прорвалось рыдание:

— Что же, им всем придется умирать с голоду, если посевы засохнут!

Это было верно: вся их жизнь зависела от земли.

Урожай дала только полоса земли около рва, и то потому, что когда лето прошло без дождей, Ван-Лун забросил все другие поля и проводил целые дни на этом участке, черпая воду из рва и поливая жаждущую землю. В этом году он продал хлеб сразу после уборки, и когда серебро коснулось его ладони, он крепко, словно с вызовом, зажал его в руке. Вопреки богам и засухе, — сказал он себе, — он сделает то, что задумал сделать. Он изнурял свое тело, в поте лица трудился ради этой горсти серебра, и теперь он сделает с ним то, что хотел сделать. Он поспешил к дому Хуанов, повидался с управляющим и сказал ему без обиняков:

— У меня есть на что купить землю около рва, которая примыкает к моему участку.