Земля

У Ван Луна была своя тайная забота с тех пор, как он оказал покровительство рабыне Лотоса и защитил ее от сына дяди. С того самого дня молодая девушка была в немилости у Лотоса, и хотя девушка служила ей безропотно и рабски покорно, и весь день, стоя около нее, набивала ей трубку, и подавала то одно, то другое, и вставала ночью, если Лотос жаловалась на бессонницу, и растирала ей ноги и все тело, чтобы успокоить ее, – все же Лотос была недовольна.

Она ревновала к девушке и высылала ее из комнаты, когда приходил Ван Лун, и обвиняла Ван Луна в том, что он засматривается на девушку. Ван Лун до сих пор думал о девушке как о бедном ребенке, который напуган и всего боится, и был привязан к ней так же, как к своей дурочке, не больше. Но когда Лотос начала обвинять его, ему вздумалось посмотреть на нее, и он увидел, что девушка вправду мила и бледна, как цветок груши, и что-то взволновало его старческую кровь, которая текла спокойно уже десять лет и даже больше.

И хотя он смеялся над Лотосом, говоря: «Неужели ты думаешь, что я все еще полон страсти, когда я вхожу в твою комнату не чаще трех раз в год?» – но искоса он посматривал на девушку и чувствовал волнение.

Как ни была невежественна Лотос, она знала толк в отношениях мужчины и женщины, знала, что в мужчине на склоне лет ненадолго пробуждается юность, и, сердясь на девушку, говорила, что продаст ее в чайный дом. Но все же Лотос была изнежена, а Кукушка стара и ленива, девушка же была проворна и, привыкнув ходить за Лотосом, знала, что требуется ее госпоже, прежде чем та догадывалась об этом сама. И Лотос и хотела и не хотела с ней расстаться, и эта непривычная неурядица тем больше ее сердила, что мешала ей спокойно жить, и ладить с ней стало труднее, чем обычно.

Ван Лун не приходил к ней во двор много дней подряд, потому что трудно было переносить вспышки ее гнева. Он говорил себе, что нужно подождать, пока она успокоится, а тем временем мысли его были заняты бледной молодой рабыней гораздо больше, чем он смел себе признаться. И словно мало было неладов между женщинами, в доме появилась еще одна забота – младший сын Ван Луна.

Младший сын его был тихий юноша, погруженный в запоздалое ученье, и все видели в нем только гибкого и стройного мальчика, всегда с книгами под мышкой, за которым, словно пес, ходит по пятам старый учитель.

Но юноша жил среди солдат и слушал их рассказы о войне, грабежах и сражениях, слушал обо всем этом с восторгом, не проронив ни слова. Потом он стал просить у старого учителя книг о войнах, о трех царствах и о разбойниках, которые жили в старину у озера Суэй, и голова у него была полна мечтами.

И теперь он пришел к отцу и сказал:

– Я знаю, что мне делать. Я хочу быть солдатом и уйду на войну.

Услышав это, Ван Лун в великом смятении подумал, что хуже этого ничего не могло случиться, и закричал грозным голосом:

– Что это за безумие! И неужели мои сыновья никогда не дадут мне покоя?

Он спорил с юношей, но, видя, что его черные брови сдвинуты над переносицей, старался быть ласковым и кротким и говорил:

– Сын мой, еще в старину говаривали, что не берут хорошее железо на гвозди, а честных людей – в солдаты. А ты – мой сын, мой любимый младший сын, и как же мне спать спокойно, зная, что ты скитаешься по всей стране вместе с армией?

Но юноша стоял на своем и сказал, сдвинув черные брови:

– Я уйду.

Тогда Ван Лун стал его уговаривать:

– Я позволю тебе поступить в любую школу и пошлю тебя в большие школы на юге и даже в иностранную школу, где учат любопытным вещам, ты поедешь учиться, куда захочешь, если не пойдешь на войну. Позор для такого человека, как я, у которого есть земля и серебро, иметь сына-солдата.

И так как юноша все еще молчал, то он добавил:

– Скажи своему старому отцу, почему ты хочешь быть солдатом?

И вдруг глаза юноши засверкали из-под бровей, и он ответил:

– Будет такая война, о которой мы не слыхивали, будет революция, будут бои и небывалая война, и наша земля станет свободна!

Ван Лун слушал в изумлении: ни один из сыновей еще не изумлял его до такой степени.

– Не знаю, что это за вздор, – сказал он удивленно. – Наша земля и так свободна. Вся наша хорошая земля свободна. Я сдаю ее кому хочу, и она приносит мне серебро и хороший рис, и ты одет и сыт благодаря земле. Не знаю, какой тебе еще нужно свободы?

Но мальчик прошептал с горечью:

– Ты не понимаешь… ты слишком стар… Ты ничего не понимаешь…

Ван Лун в раздумье смотрел на своего сына и, видя страдальческое выражение молодого лица, размышлял: «Я дал этому сыну все, даже жизнь. Я позволил ему бросить землю, и после меня ни один из сыновей не станет заботиться о земле. Я позволил ему читать и писать, хотя моей семье это уже не нужно».

И, не сводя глаз с юноши, он добавил про себя: «Этот сын все получил от меня».

Потом он пристально вгляделся в сына и увидел, что он был высок, как взрослый мужчина, хотя все еще юношески тонок, и нерешительно пробормотал вполголоса, не замечая в нем признаков возмужалости:

– Что же, может быть, ему нужно еще одно.

И потом он сказал громко и медленно:

– Ну, мы тебя скоро женим.