Земля

Ван Лун с силой вонзил мотыгу в землю. Ему хотелось бы говорить откровенно. Ему хотелось бы сказать: «Почему же ты за ней не смотришь? Почему ты не держишь ее дома, как следовало бы, и не заставляешь убирать, мести, стряпать и шить одежду для семьи?» Но племянник не смеет говорить с дядей так непочтительно, и поэтому Ван Лун молчал, старательно окапывая маленький кустик, и ждал.

– Если бы на мою долю выпало счастье, – продолжал дядя жаловаться, – и у меня была бы такая жена, как у твоего отца, которая умела работать и в то же время рожать сыновей, или как твоя жена вместо моей, которая умеет только толстеть и рожает одних девочек, да если б мой сын не был так ленив, что недостоин даже называться мужчиной, я был бы так же богат, как и ты. Тогда я, конечно, очень охотно поделился бы моим богатством с тобой. Твоих дочерей я выдал бы замуж за хороших людей, твоего сына я отдал бы в ученики к какому-нибудь купцу и с охотой заплатил бы за него вступительный взнос; твой дом я с удовольствием поправил бы, а тебя я кормил бы самой лучшей едой, – тебя, и твоего отца, и твоих детей, потому что мы одной крови.

Ван Лун ответил коротко:

– Ты знаешь, я небогат. Теперь мне приходится кормить пять ртов, а мой отец стар и не работает, но все-таки ест, и в эту самую минуту в моем доме рождается еще один рот, насколько мне известно.

Дядя отвечал крикливо:

– Ты богат, ты богат! Ты купил землю в большом доме, боги только знают – за какую высокую цену. Разве кто-нибудь другой в деревне мог бы это сделать?

Ван Лун вышел из себя. Он бросил мотыгу и вдруг закричал, сверкая глазами:

– Если у меня есть горсть серебра, так это потому, что я работаю, и жена моя работает, и мы не сидим, как некоторые, за игорным столом без дела и не сплетничаем на неметеном пороге, пока наше поле зарастает сорной травой и дети ходят полуголодные.

Кровь бросилась в желтое лицо дяди, он подскочил к племяннику и с силой ударил его по обеим щекам.

– Вот тебе, – крикнул он, – за то, что ты так говоришь брату своего отца! Значит, у тебя нет ни религии, ни нравственности, если ты непочтителен к старшим! Разве ты не слыхал, что сказано в священных заповедях: человек не должен учить старших?

Ван Лун стоял хмурый и неподвижный, сознавая свою ошибку, но внутренне негодуя на этого человека, который приходился ему дядей.

– Я расскажу о твоих словах всей деревне! – завизжал дядя злым надтреснутым голосом. – Вчера ты ворвался в мой дом и кричал на всю улицу, что моя дочь потеряла невинность; сегодня ты упрекаешь меня, который должен быть тебе вместо отца, когда твой отец умрет. Пускай хоть все мои дочери потеряют невинность, но ни об одной из них я не желаю слышать такие слова.

И он повторял снова и снова: «Я расскажу это в деревне! Я расскажу это в деревне!» – пока наконец Ван Лун не сказал неохотно:

– Чего ты от меня хочешь?

Его гордость возмутилась тем, что это дело и впрямь может стать известно всей деревне. В конце концов, это его собственная плоть и кровь.

Поведение дяди сейчас же изменилось, гнев бесследно исчез. Он улыбнулся и положил руку на плечо Ван Луна.

– Ах, я знаю тебя: ты хороший малый, хороший малый, – сказал он ласково. – Твой старый дядя знает тебя. Ты мне как сын. Сын мой, немного серебра в эту жалкую старую руку, – скажем, десять монет или даже девять, и я мог бы начать переговоры со свахой. Да, ты прав. Пора, давно пора!

Он вздохнул, покачал головой и взглянул на небо.

Ван Лун поднял мотыгу и снова бросил ее на землю.

– Пойдем домой, – сказал он коротко. – Я не ношу с собой серебра, словно какой-нибудь князь.

И он зашагал вперед, в несказанном огорчении, что его доброе серебро, на которое он рассчитывал купить еще земли, должно перейти в руки его дяди, откуда оно выскользнет на игорный стол еще до наступления ночи.

Он шагнул в дом, оттолкнул двух маленьких сыновей, которые голышом играли под теплыми лучами солнца у порога. Его дядя с показным добродушием обратился к детям и вынул откуда-то из своей смятой одежды по медной монетке для каждого ребенка. Он прижал к себе их толстые и блестящие тельца и, приложив нос к их нежным шейкам, понюхал загорелую кожу:

– Ах вы, маленькие мужчины! – сказал он, обнимая их обоих с притворной любовью.

Но Ван Лун не остановился и вошел в комнату, где он спал с женой и вторым ребенком. Там было очень темно. Так ему показалось, потому что он вошел со двора, где светило солнце, и кроме полосы света из квадратного отверстия окна он ничего не видел. Но запах теплой крови, который он так хорошо помнил, ударил ему в ноздри, и он сказал быстро:

– Что такое? Разве твое время пришло?

Голос жены ответил ему с постели, и он никогда еще не слышал, чтобы она говорила так тихо.

– Все кончилось. На этот раз это только рабыня. Не стоит о ней говорить.

Ван Лун стоял неподвижно. Несчастье поразило его. Девочка! Девочка была причиной беды в доме его дяди. А теперь и в его доме родилась девочка.

Ничего не ответив, он подошел к стене, нащупал шероховатость, которой был отмечен тайник, и вынул комок земли. Порылся в маленькой кучке серебра и отсчитал девять монет.