Bonvolu – это вам не простое «пожалуйста». Родственники не разговаривают на эсперанто: зачем, если у них и без того общий язык? «Пожалуйста» на эсперанто означало, что дочь потеряла надежду и сейчас он для нее такой же чужак, как, к примеру, математичка мадам Льюма. Холера!
Единственное решение, которое Седов видел, было простым, как двери: отнести рыдающую Тоньку в дом, запихать в кокон и сидеть рядом, пока не успокоится, а потом завести пескоход и отвезти фасолину поглубже в пустыню. Но отцовская интуиция орала в полную мощь: сделать так – значит потерять доверие дочери на долгое время, а может, и навсегда.
С удивлением Седов рассматривал тварь. Здесь, в ангаре, она не казалась ни живой, ни опасной. Такой себе гладкий камушек в золотистых прожилках на гладкой рыжей поверхности. Может, чуть теплый камушек, а может, так только кажется.
Сейчас Седову показалось, что его гипотеза – полная чушь и он на самом деле сдвинулся после гибели жены. Но он вспомнил, что позвала его Лючия, явно желая показать что-то необычное. Звала она таким тоном, будто нашла нечто потрясающее, небывалое. Например, живую тварь в марсианской пустыне. Седов знал, что для старшего по смене «я хорошо знал свою жену» – не аргумент, но для Седова-то как раз аргумент!
Тонька подошла к фасолине и погладила ее, как гладят кота или собаку, и Седов резко выдохнул. Он понял, что, не отдавая себе в том отчета, его марсианка притащила песчанку не как сувенир. Она чувствовала в ней живое существо.
Он предпринял еще одну попытку вразумить дочь:
– Прости, маленькая. Этот камень оставить никак нельзя, он опасен. В любой момент из него может подняться песчаная буря, которая пожрет весь металл, и придется нам с тобой в скафандрах топать до города, а потом восстанавливать ферму. «Может, и хорошо, – вдруг подумал Седов. – Вне очереди заменю весь металл на пластик, буду жить, как король, в полной безопасности…»
– Ладно, папа, – сдалась Тонька. – Давай его отвезем, где был.
– Кстати, а где ты его взяла? – невинно поинтересовался Седов.
Тонька покраснела и спрятала лицо поглубже в капюшон, и Седов понял, что искин она все же взломала. Талантливая девочка!
– Та-а-ак, – начал он, сурово сдвинув брови. – И где? Как глубоко в пустыню забиралась, негодяйка?
– Папа, пожалуйста, – всхлипнула Тонька. – Я его завтра отвезу.
Ну вот что с ней делать? Не ругать же и без того расстроенную девочку.
– Спать ложись! – скомандовал отец, проигнорировал просительный взгляд Тонькиных глазищ и решительно погрузил фасолину в кабину пескохода.
Седов набрал на экране искина вчерашний маршрут и двинулся в глубину ночной пустыни, тихо бормоча ругательства. Конечно, он заблокирует искин, но сколько времени понадобится талантливой девочке, чтобы снова взломать бортовой компьютер? Кто их знает, этих детей Марса в первом поколении. Инициативных, мать их, и самодостаточных.
Сам Седов вырос на Земле, и с Лючией познакомился там же. Молодые и полные амбиций, они готовились к первой своей экспедиции на Марс и не подозревали, что Красная планета околдует их и научная станция станет их первым семейным гнездом.
Лючия была одержима поясом астероидов.
– Углеродные, силикатные и металлические – это приблизительная классификация, даже и не классификация вовсе, так, прикидка без местности, – рассказывала она. – Там наверняка десятки, а то и сотни разновидностей! Ван Ваныч нацелился на Цереру, но мне нравится Веста. Я прямо чувствую, что Веста – самая загадочная из крупняков!
Ван Ваныч был профессором и начальником космогеологов. И хоть был он сутуловат и рыжебород, что для подтянутого инструктора по вождению пескохода Седова ни в какие ворота не укладывалось, молодой супруг порой ревновал к нему свою прекрасную Лючию.
– Моя весталка, – говорил он и закрывал рот жены поцелуем: только так можно было отвлечь ее от астероидов.
Из-за него Лючия бросила свои телескопы и кабинетные расчеты, таинства картографии и вершины большой астрономии. Вместе они прошли курс обучения и вошли в исследовательскую группу, изучающую марсианскую пустыню. Если бы только Седов знал, что четырнадцать лет спустя из невинного камушка-фасолины взовьется песчаный вихрь и для Лючии все закончится! А для него закончится все, кроме Тоньки.
«Знал бы, и что? От судьбы не уйдешь», – подумал вдруг Седов и замер.
Неожиданная, непривычная мысль эта словно сгладила, притушила немного загнанное в глубину души отчаяние, сводя его к тихой грусти.
В бедро бывшего, ныне в бессрочном отпуске по состоянию здоровья, разведчика ткнулась лежащая на соседнем сиденье песчанка, и на миг Седову показалось, что его утешают. А потом показалось, что он все-таки спятил.
Вернувшись, Седов постарался не замечать распухший от слез нос дочери, но с разговорами не лез – понимал. «Кажется, придется рискнуть завести собаку», – подумал он.
Тонька спряталась в своей комнате, шуршала там фольгой: утешалась земным шоколадом. Верное средство!