Земля бедованная (сборник)

– Простите, сигаретки не найдется?

Тот лысый козел, что тискался за соседним столом, был теперь рядом, обращался к Николаю Ивановичу. Вежливый такой, голову наклонил, улыбается.

Знала Наталья Петровна, ночью разбуди, как всегда ведет себя муж в подобных случаях: отвечает солидно, с прищуром: мол, сам не курю и вам не советую. А тут… Что такое? Вскочил, сияет, суетится:

– У меня, извиняюсь, курева нету, не употребляю, к большому сожалению, хотя сейчас с удовольствием за компанию бы, вот ведь, а? А может, попросить, они и принесут? А? Да вы присаживайтесь… – и уж стул пододвигает, точно другу-приятелю. А тот не дослушал, поглядел, как на ненормального, повернулся и отошел.

Николай Иванович покраснел, постоял-постоял и сел на место. А официант побежал, вроде, к ним, да вдруг – шасть мимо. Морду отвернул и ни грязную посуду со стола не собирает, ни второе не подает. Брезгует. Для него, сопляка, людей, которые ему в родители годятся, и нету вовсе.

Хватит! Наталья Петровна встала.

По ковровой дорожке ступала она неверным шагом, внимательно глядела вниз, чтобы не споткнуться. Шла к двери, где за письменным столом важно, точно в конторе, сидела женщина в коричневом костюме, здешняя, видать, начальница – лицо полное, белое. И телефон рядом. Возле женщины, сложив на груди руки, стоял этот самый подлец – официант. Стоял и ничего не делал, так бы и убила!

– Молодой человек, – позвала его Наталья Петровна. Голос у нее задребезжал, она откашлялась и ясно повторила: – Молодой человек, иди-ка сюда!

Он обернулся, по-давешнему стал подымать свои бровки, на Наталью Петровну глядит, будто она ему мышь или какой паук. От этого взгляда в груди у нее задрожал холодок, а потом сразу разлился жар, стало печь, словно натерли «тигровой» мазью от радикулита.

– Ну, – спросил официант.

– Не нукай, не запрягал! – громко оборвала его Наталья Петровна, смутно вспомнив мальчишек из детства.

Придвинувшись к столу вплотную и обращаясь только к начальнице, сказала, что она – советский человек и безобразий тут не потерпит, они с мужем – рабочие люди, не хуже кого, чтобы всякий молокосос изгилялся, ведет себя, как фашист, рожу кривит на людей, второго два часа не дождешься, а для других – и уважение, и обслуживание, только пришли, а уже все на столе, им – что угодно, а этот водку навязывает, давайте сейчас жалобную книгу!

– Что, бабуся, перепила? – лениво заквакал официант. – Не можешь пить, сиди дома. Мы ведь, чуть чего, и милицию…

– Ты, Вова, тихо, – цыкнула на него начальница, – иди, работай. А вы… – тут она на секунду запнулась, – вы, дама, не нервничайте, зачем, миленький, здоровье – одно. И зачем сразу – жалобы? На Володю обижаться не надо, его сегодня тут расстроили…

– А мне какое дело? – разозлилась Наталья Петровна. – Его расстроили, так он будет на людей плевать? Я его так расстрою! Я все вижу. И напишу! Другим – что хочешь, обслуживание. А простому человеку, раз в жизни пришел… Хамит безо всякого уважения. Ему – кто водку не заказал, тому в лицо можно плевать?

– Дама, дама, не переживайте! – начальница встала и проворно выбралась из-за стола, оказавшись низенькой и толстой. Смотрела она ласково, улыбалась большими яркими губами. – Вы только скажите, чего желаете, мы сейчас обслужим. Моментально, я сама прослежу. Ладненько? И – какая водка, что вы?

– А такая! Сами знаете, какая! Чтобы денег побольше взять! Я в газету… – Наталья Петровна уже не могла остановиться. – Ресторан называется. Чего смотрите? Я все знаю. Главное дело, простому человеку с тоски помереть можно, все сидят по углам и шу-шу-шу, всем на всех наплевать, как в Америке. Ни культурника… ничего{217}…

– Гражданочка, вы о чем? Дама! Какие… – совсем уже опешила начальница. – У нас ведь… это… Вот погодите, придет оркестр…

– Сдался мне ваш оркестр! – врезала ей Наталья Петровна, – Обеспечьте, чтобы все, как другим, и без хамства, и борщ у вас хуже помоев!

Она повернулась и, гневно ступая, зашагала к своему столу. Все смотрели – ну и пусть смотрят! За спиной остался полуоткрытый рот начальницы, три золотых коронки и крашеные губы, которые, сморщившись, стали похожи на двух жирных гусениц.