Земля бедованная

Вяло потягивая теплое вино и заедая его недоочищенным от фольги плавленым сырком «Дружба»{142}, Костылев размышлял над тем, какая еще гадость может случиться, когда все возможные уже как будто случились. «Кроме тяжелой продолжительной болезни и того, что засим следует», – думал он, пытаясь изобразить губами саркастическую улыбку. Получилась кривая гримаса. При этом, как ни странно, Костылев не испытывал горьких чувств. Он вообще последнее время ничего не испытывал, видимо, перешел какой-то предел. Душа его находилась будто под наркозом.

Гром сухо рявкнул. Дом напротив и небо над ним перекосило светом. Дождь однако не начинался. Костылев плеснул в бокал остатки вина и зевнул. И вдруг услышал – звонят в дверь. Сперва один раз, потом еще. И еще.

Он не торопился открывать – никого не звал, никого не ждал, внезапных гостей с некоторых пор опасался. Но – кто? Вера? У нее ключ, да и с чего ей идти на ночь глядя к человеку, с которым собралась разводиться?

Мысли о жене тоже не вызвали никаких эмоций. А звонок, между тем, затрещал опять. Костылев досадливо покачал головой, допил вино, сплюнул кусок фольги, не спеша поставил бокал на стол и поднялся. Звонок аж зашелся.

– Кто? – неприветливо спросил Костылев, подойдя к двери. И с изумлением услышал скрипучий голос Валерия Михайловича Сидорова:

– Это я. Открой, Алексей Петрович, неотложное дело. – В первый раз, с тех пор, как Костылев явился на работу с рогами, начальник обратился к нему на ты.

Костылев открыл. И остолбенел. Ни глухого пиджака, ни галстука – о шифоньерах не могло быть и речи. Загорелый, похудевший Сидоров одет был в тренировочные штаны линючего вида и белую футболку с захолустной надписью «Монтана»{143}. Однако отнюдь не штаны и не надпись шокировали Костылева – широко раскрыв глаза, он не отрываясь смотрел на голые, отливающие бронзой руки своего шефа, от локтей до запястий густо изукрашенные татуировками.

«Не забуду мать родную», – клялась левая рука. «Нет в жизни счастья», – сетовала правая, добавляя чуть пониже: «Валера. 1948». Было тут еще корявое: «Помни друга Вову» и целый ряд рисунков: скабрезная русалка с поджатым хвостом и противными грудями; небольшая, но довольно безобразная птица, распустившая когти, палаческий топор, воткнутый в пень.

Но главное, по-видимому, пряталось на груди, под «Монтаной», из выреза которой на шею вылезал острый угол – не то край паруса, не то крыло еще одного пернатого существа.

– Вы… это… я… когда приехали? То есть… – пятился Костылев, но на Сидорова его бормотание и ошалелый взгляд ни малейшего впечатления не произвели. Он деловито прошел в комнату, уселся в кресло и для чего-то запустил на всю катушку программу «Время»{144}.

– Садись. Ближе, ближе! – позвал он Костылева, двигая кресло и поворачиваясь спиной к орущему телевизору. – Так вот: прилетел я, понимаешь, сегодня утром, звоню в институт Прибыткову. А там, понимаешь… Скверная, в общем, история. Ну, во-первых, Беляев куда-то нажаловался, что у нас, мол, нельзя работать из-за склок и подозрительного элемента. Это раз.

В министерстве получили твою бумажонку и пришли в ярость от какой-то фразы про… чертей. Два. Директора, похоже, снимут. По совокупности. Три. И тогда Прибытков сядет на его место, о чем мечтал последние сто лет. Это четыре. Ну, и в первый же месяц выгонит тебя, голубчик. А то и раньше. Ты теперь – отработанный материал, мавр сделал свое дело… Да, да, выгонит, что рот разинул? Это – пять.

– По закону меня увольнять не за что. Где сказано, что можно выгнать человека за… физический недостаток?

– Уймись! Найдут за что. Выговор за Клеменс у тебя есть? Есть! Жалобу в министерство под диктовку писал? Писал. А теперь еще, Прибытков говорит, какая-то история с прогулом.

– С каким прогулом?

– Имеется официальный сигнал: пятого числа этого месяца ты на работе отсутствовал.

– Так я ж – за отпуск! Забыли? И Гуреев прекрасно знает…

– Официально ты этот день оформил?

– Да кто это когда оформлял? Не будьте хоть вы-то пуганой вороной! Завтра же пойду к Прибыткову…

– Ну ты и фраер! – как бы даже с восхищением сказал Сидоров. – Вчера родился или сегодня с утра? Тебе ж говорили, предупреждали – сиди тихо, чтобы все по правилам, буква в букву, чтоб комар носу. Нет, лезет. Права качает. Ему рогов мало – ему диссертацию! Это надо додуматься – на себя сам, сам! – в министерство телегу катит: так, мол, и так, будучи лукавым, с успехом тружусь в институте и посему желаю получить степень. Можно на такую ксиву не реагировать? Нет, ты мне скажи, можно или нет?

Костылев пожал плечами.

– То-то. – Сидоров встал, прошелся по комнате. – И почему, почему именно с тобой вся эта… фигня? Не с Гуреевым – его б уволили, я бы еще спасибо сказал! Так ведь тот до ста лет будет сидеть, пилюли сосать, а тебя выгонят на хрен за склоку или за прогул. Коленом под зад. По такой статье, что никто не возьмет.

– Да какая склока? Кого я трогал?