Земля бедованная

Когда Наталья Петровна вернулась к мужу, тот встретил ее тусклым взглядом, пробормотал сквозь стиснутый рот: «Позоришь, деревенщина», и опять замолчал. Это было злое, яростное молчание, и она сразу вся вспотела, особенно ладони, а носовой платок остался в кармане пальто. У Николая Ивановича не попросишь, салфетку взять постеснялась, вытерла руки незаметно о край скатерти. Истратив на скандал и без того небольшой запас сил, Наталья Петровна сидела теперь без мыслей, хотела только одного: оказаться дома. По телу липко растекалась холодная, тоскливая слабость, в голове гудело. Все, что было дальше, она потом и вспомнить не могла по порядку, были в памяти проломы, куда ухнули без остатка целые куски времени, события и даже лица. Ни за что, например, не могла бы она рассказать, что за физиономия была у нового официанта, – Вова больше не показывался, а от новенького в памяти остался только белый пробор, ловкие руки (на одном пальце толстый перстень с буквами), да еще усики. Усики эти похожи на галстук-бабочку… – но возможно, что никаких усиков не было и в помине, а вот галстук-бабочка, действительно, был, но не у него, а на белой груди невесть когда и невесть откуда взявшегося музыканта в конце зала.

Официант разом смел грязную посуду и крошки, стремительно принес второе.

Наталья Петровна заторопилась было со «спасибо», но муж коротко на нее взглянув, велел:

– Двести «Московской». И закусить. Рыба есть?

Рыба? Наталья Петровна так и обомлела, однако голоса не подала и, кажется, за весь вечер больше рта не раскрыла, хотя рыбу он и дома-то не ел, боялся костей. Да что рыба! Но – водка?!

Ну, официант, ясно: «бу сделано». И сразу (или раньше? Нет, с ним вместе) подошла к столику длинная, вихлястая девица. Волосы белые от химии, глаза накрашены, а возле глаз – блестящая какая-то чешуя, вроде нафталина. Или будто она личиком своим чистила рыбу.

Показав ей свободное место за столом, официант что-то, вроде, произнес, не то «скоро заканчивают», а может, и не так, но когда девица уже взялась за спинку стула, Николай Иванович четко и громко заявил: да, свободно, но зря не рассчитывайте, я скоро уходить не собираюсь, еще посидим, вот так вот! После чего опять круто посмотрел на жену, и Наталья Петровна почувствовала, что руки снова мокрые, да уж Бог с ними, с руками, а и лоб, и шея, и даже спина. В глазах залетала белая мошкара, и, не глядя на мужа, она с трудом поднялась и мелко заспешила к выходу в вестибюль.

…Дальше в памяти идет пропуск, глухая чернота, и прямо из нее вплыла она в светлую, благоуханную тишину с уютным плеском воды. Вода падает из серебряного крана в голубую чашу, мягко светятся драгоценным светом розовые плиты стен, мерцают зеркала, а Наталья Петровна сидит, сладко расслабившись, одна на узком диванчике. Она только что с удовольствием вдоволь напилась из-под крана и теперь глубоко вдыхает этот душистый покой…

Минут через двадцать, вернувшись к столу, она увидела Николая Ивановича – глаза соловые, пиджак нараспашку, галстук сбоку, сам веселый, смеется, что-то рассказывает, и эта, чешуйчатая, тоже хохочет.

На жену Николай Иванович сперва посмотрел с интересом, точно не признал. Потом уж пробурчал: «Явилась, не запылилась». Но без злости сказал, слава Богу. И отвернулся, дальше говорит:

– Ну, значит, пошли они, ясно куда – к соседке. И, понятное дело… это самое… отомстили.

Девка так залилась, что чуть не сбила со стола тарелку, и Наталья Петровна подумала: вот ведь, расколотит, а кому платить?

– Отомстили, значит. Потом, через час, она, соседка, опять к нему: «А давай еще раз… отомстим!» – Николай Иванович опять засмеялся, девица – само собой. Откинула голову, рот разинула, как петух. Или как давеча здешняя начальница. Разинула, а сбоку одного зуба нету, щербатая.

– А он… он… – закончил Николай Иванович, крякнув, – он ей: «А я не злопамятный». Вот так.

Николай Иванович налил, расплескивая, девице, себе, а потом (вспомнил) и Наталье Петровне. Спросил:

– Выпьешь с нами? Вот и Наташа приглашает.

Она не ответила, только головой покачала… А ведь саму-то ее он только в первый год, когда познакомились, называл Наташей… Потом, как поженились, сразу стала Натальей, родился Миша – «мать», ну, вроде шутки – молодая еще была. А в последние годы? Нет, никак не звал, как-то обходился.

Наташечка хвать рюмку – и нету. Не поморщилась, будто ей вода. Сказала: «За все хорошее!» и дальше давай болтать. Все про какого-то профессора иностранных языков, как она с ним познакомилась у гастронома:

– Я сразу, на улице еще, внимание обратила: мужик с бабками – дубленка, шапка из соболей, кейс – «дипломат»… нет, я не почему-либо, не подумай. Ну, зашли в магазин, я сперва всегда через гастроном пропускаю… нет, Коля, я не алчная, но для меня, если мужчина жадный – все! А здесь я приятеля жду, а ты на дядьку моего похож, на дядю Леву, он в Москве живет, академик…

Голос у Наташечки был хриплый, говорила она скоро, так что разобрать можно было не все. Тем более, заиграл оркестр.