Земля Богородицы

Все переменилось на чужбине. Вот уж где не было никакого религиозного принуждения – да ходи ты хоть во все храмы сразу! Властям не было ровно никакого дела, кому молится какой-то там пленный народец. Прежние князья не имели никакой власти, они были такими же пленниками, как и все остальные, ничто мирское не объединяло иудеев, зато делало все возможное, чтобы растворить их в вавилонском разноплеменном море. Теперь уже сами изгнанники, никем не понуждаемые, отчаянно цеплялись за своего Бога – единственную ниточку, связывавшую их с родиной, и единственную силу, скреплявшую их вместе. По субботам они собирались на молитвенные собрания, для которых вскоре стали устраивать особые дома – синагоги. У жрецов, лишенных храма, было сколько угодно времени, чтобы привести в порядок священные книги. Естественным образом синагоги стали центрами иудейских общин в Вавилоне, где изгнанники каждую субботу предавались ностальгии. Стоит ли удивляться, что, когда персидский царь Кир позволил вернуться, именно жрецы и возглавили переселение?

…И вот они двинулись в путь. Богатые, хорошо устроившиеся иудеи, как известно, предпочли остаться, отделавшись пожертвованиями на храм и в пользу возвращавшихся. В библейской книге пророка Ездры точно названо число вернувшихся. «Все общество вместе состояло из сорока двух тысяч трехсот шестидесяти человек, кроме рабов их и рабынь их, которых было семь тысяч триста тридцать семь; и при них певиц и певцов двести. Коней у них семьсот тридцать шесть; лошаков у них двести сорок пять; верблюдов у них четыреста тридцать пять; ослов шесть тысяч семьсот двадцать».[29]То есть, как видим, судя по количеству рабов и скота, переселенцы были людьми, мягко говоря, не слишком богатыми. Руководили ими князь Зоровавель из дома Давидова и верховный жрец Иешуа.

Когда вернувшиеся достигли своей исторической родины, они обнаружили, что «молоко и мед» иссякли. После разрушения Иерусалима прошло всего около 50 лет, и разоренная страна так и не успела подняться. Оставленное на месте завоевателями иудейское население давно смешалось с окрестными язычниками, те, что еще оставались иудеями, жались к развалинам Иерусалима. Недавние соплеменники даже понимали теперь друг друга с трудом: если богатые местные жители все же говорили по-арамейски, то бедные общались между собой на жутком жаргоне, смеси еврейского, арамейского и окрестных языков. Каждое слово отзывалось репатриантам горечью: они там, на чужбине, свято хранили свой язык и свою веру, в то время как на родине язык забыли, а Иегову едва выделяют среди прочих богов. Спасибо, что вообще помнят…

Разочарование оказалось жестоким, однако обратного пути не было. Поневоле пришлось приниматься за работу. К счастью, национальный характер иудеев отличается даже не упрямством, а скорее тем качеством, что называется упертостью, причем доведенной до превосходной степени. (О чем говорит история современного Израиля: есть ли в жизни человечества прецедент, когда народ не только возродил давно утраченное национальное государство, но и воскресил древний «мертвый» язык, сделав его разговорным?) Повинуясь принципу «глаза боятся, а руки делают», они расчистили в развалинах храма от мусора священный камень и построили на нем временный жертвенник. А потом занялись насущными делами.

Почти сразу выяснилось, что на вновь обретенной родине их никто особо не ждет. Земли хватало, но местное население не намерено было позволять пришлым устанавливать свои порядки. Поневоле переселенцы – те, что не махнули на все рукой и не приняли существующий порядок вещей, – держались обособленно.